— Один будешь? — спрашивает бородатый тип возле лестницы.
Качаю головой, поднимаюсь на второй этаж и приземляюсь на одну из мягких зеленых подушек — такие раскиданы по всем лавкам, стиль стилем, а выпивающим гостям должно быть мягонько.
— У нас сегодня борщ классный, — продолжает все тот же бородач и нависает надо мной так, что я снова представляю, как тянутся ко мне чужие сухие губы. — Принести?
Есть не хочется, но я соглашаюсь. Тип уходит, унося с собой и бороду, и губы, и вскоре возвращается с эмалированной кружкой на жестяном подносе.
— У нас сегодня друг из Киева за стойкой, это настоящий украинский борщ, прикинь! — восторженно выдает он и ставит передо мной кружку.
Внутри лениво плещется раскаленное свекольное варево с жилками сала. К горлу подступает тошнота, но я креплюсь, выдавливаю улыбку, даже ложку беру недрогнувшей рукой. Бородач смотрит выжидающе.
«Спасибо, если вы мне понадобитесь, я вас позову», — хочу сказать я, но не говорю, а зачерпываю гущу и тащу ее в рот.
Борщ горячий и жирный, соленый, но сладковатый от проваренной свеклы, очень густой, с толченой картошкой, он чуть горчит луковыми шкварками. Вкусный, какой же он вкусный! Дорогой Бог, если ты есть, то я сегодня в твоих любимчиках.
— То-то же, — удовлетворенно кивает бородач и растворяется.
А я продолжаю есть. Ложка за ложкой, пока не вычерпываю свекольную амброзию до дна. Внутри становится тепло и сально. Сыто и как-то умиротворенно. До пяти еще полчаса, я делаю из кусочка бородинского хлеба комочек и катаю его по столу, пока выискиваю в почте рассылку с коротенькими рассказами и забавным названием, что-то про выдвижной ящичек на суржике.
В будний вечер рюмочная пуста. Рассказ удивительно хорош и легок. Коротко и емко — про нагрянувшего к престарелой мадам издателя, ее сумасбродную интриганку-дочь и неудачное сватовство. И сам я вдруг становлюсь легким и пустым. Ни тебе Павлинской в анамнезе, ни раннего подъема, ни дождя с ветром. Будто бы я родился на этой лавке, чтобы всю жизнь хлебать борщ и читать чужие истории без единой потуги сочинять свои.
— Михаил, добрый вечер! Я, кажется, не опоздал… А вы давно здесь?
Я позволяю себе дочитать последний абзац — молодая вертихвостка разыгрывает идеальную партию, топит издателя и сохраняет приличную мину, — отбрасываю в сторону бородинский мякиш и возвращаюсь в мир, где можно заказать себе еще кружечку свекольного варева, но и она не спасет. Нет, не спасет.
— Я здесь ровно на одну кружку украинского борща дольше вас.
Он стоит возле лестницы — странно длинный, но невысокий. Кромешно серый, только горло обмотано горчичным шарфом. Неумело обмотано, хочется подойти, развязать и завязать снова, но правильно. Так, чтобы не удавка и не ком. Даже пальцы ломит. Но я остаюсь на месте, только добавляю в голос дружелюбия:
— Очень рекомендую борщ, кстати. За стойкой сегодня друг заведения, он из Киева, это, как вы понимаете, обязывает…
Когда мне неловко, я говорю. Забалтываю себя, чтобы не начать до крови отковыривать ногти. Мальчишка от моего словесного потока теряется. Пока он мнется, я успеваю подозвать услужливого бородача, заказываю две клюквенные настойки и прошу повторить борщ.
— Тимур, чего вы стоите-то? — Он вздрагивает. — Садитесь.
Медленно опускается на скамейку, комкает шарф, эту свою горчичную нелепость, и смотрит на меня. Смотрит и молчит. И я молчу. И это так бессмысленно, что тянет захохотать. Меня снова спасает бородач, благослови рюмочный боженька его душу.
— Угощайтесь, — улыбаюсь я, как заправский хозяин, а сам тянусь к рюмке и опрокидываю в себя ее содержимое.
Перехватывает дух, становится горячо и в носу щиплет. Вдыхаю глубоко, выдыхаю шумно. Открываю заслезившиеся глаза. Тимур смотрит на меня испуганно и изумленно. Какого черта я вообще его позвал? Можно было отлично выпить у барной стойки. А теперь куда его? Не прогонять же.
— Как борщ?
Тимур замечает, наконец, что перед ним стоит кружка, и улыбается. «Клюковка» во мне начинает свою благостную работу, я улыбаюсь в ответ и выпиваю вторую. Проходящий мимо нас бородач подхватывает пустую стопку из моих рук, я киваю ему, мол, повтори. Он машет растопыренной пятерней — сколько? Киваю в ответ на его пятерню и добавляю к ней свой вытянутый палец — шесть. Остается ждать, наблюдая, как мальчишка расправляется с борщом. Это самая странная встреча из всех, мною назначенных. Но снаружи темно и мокро, а внутри наливают огненную воду с болотной ягодой. Выбор очевиден.