— А что вы читали? — спрашивает Тимур, не давая мне повода разыграть сценку по ролям. — Когда я пришел, вы же что-то читали?
Это было рюмок восемь назад. Мысли стали медленными и густыми. Вязкими, как облепиха, сладковатыми, как клюква. С острыми крупинками сахара.
— Да, рассказ… Знаете, есть такая платформа — дважды в неделю они присылают короткие рассказы. Классику всякую. И не классику тоже. На большую форму меня не хватает, а читануть три странички — самое то.
— Говорят, полезнее всего читать чужое и короткое. Там концентрация стиля, сюжета, ну, вся эта лабуда, которая складывается в хороший текст. Да чего я вам рассказываю. Вы сами это прекрасно знаете…
Не знаю. Потому что сам ничегошеньки не пишу. А Катюше стабильно плевать на чужую «лабуду», она и нашей-то не слишком озабочена. Но киваю одобряюще: говори, дорогой мой человек, побеседуем с тобой как два литератора, что еще остается.
— На прошлой неделе прислали «Лотерею». Ширли Джексон, кажется. Прочитал перед сном на свою голову.
— Это где камнями?..
— Ими, родимыми. Это же надо, правда? Вся эта трава яркая, дети, блин, в ней возятся.
— И камни! Камешки собирают в карманы! — Тимур хлопает ладонью о стол, звенят рюмки, но он не замечает, он раскраснелся и захмелел, даже блеклым быть перестал. — Там в самом начале, помните ведь, они собирают гладкие камешки. Это же уму непостижимо!
— И обсуждают учителей.
Я легко могу представить себе этих мальчишек. Точно такие же решали логарифмические уравнения на алгебре, а потом пинали меня за спортивным залом до первых, самых позорных соплей. Мне больше не хочется обсуждать ни рассказ, ни психологию мальчишек, собирающихся в группы от семи человек.
— Человеку вообще бывает очень весело бросаться камнями в другого человека.
Тимур считывает мой тон на лету. Румянец сходит с его щек. Надо же, какой эмпатичный нашелся. Наверное, и с бабушкой своей фикусовой ладит. И с сестрой. И со всем ее первым «медом». Я злюсь, и сам не могу понять, почему. Осиротевший без фото карман тянет меня к полу. Времени натикало восьмой час. Надо подрываться и мчать домой.
— Вам уже пора? — спрашивает Тимур и послушно тянется к шарфу, брошенному на лавочке рядом со мной.
На среднем пальце правой руки у него мозоль. Трогательная детская натертость. Так бывает, если часто пишешь карандашом или ручкой.
— Работаете с бумагой?
Он отдергивает руку, трет покрасневшие от выпивки глаза.
— Стараюсь. От экранов зрение ужасно садится. Скоро на мой «минус» линз не найти будет.
И обезоруживающе улыбается, как умеют только близорукие книжные задроты.
— Надо с собой побережней.
— И вам тоже, — говорит он тихо-тихо, неслышно почти, так, что кажется, будто мне послышалось. — У вас вид человека, в которого камнями уже бросали. И не раз.
Заставляю себя скорчить насмешливую мину, развожу руками, дескать, виновен по всем статьям.
— Образ такой, сами понимаете, надо соответствовать.
И все. На этом хватит. И так затянул донельзя. Вон как понесло бедолагу. Еще навоображает, что мы теперь друзья сердца и беседовать нам на душещипательные темы до утра.
— Вы собирайтесь, я спущусь к бару, оплачу.
И пока он возится с курткой и шарфом, успеваю сбежать по лестнице. Голову ведет, углы становятся мягче. Все углы. Внутренние и внешние.
— Посчитай нас, — прошу бородача.
— Разделить? — уточняет он.
Вспоминаю катышки на редакторских локтях. Качаю головой.
Мы выходим наружу. Пахнет сыростью и концом всего, что еще недавно было живым. В осенних сумерках нет ничего томительного, ничего предвкушающего. Даже тоска не красива, даже уныние не привлекает своей упаднической красотой. Только грязь и затухание с единственным условием — сдохнуть в тепле и сухости.
— Сколько с меня? — спрашивает Тимур.
— Это я вас пригласил, так что нисколько.
— Значит, в следующий раз с меня.
Надо же. В следующий раз. Какой шустрый мальчик. Пожимаю плечами и иду. Меня плавно покачивает. Нужно брать такси. Никогда не умел рассчитывать степень опьянения, подходящую для возвращения домой без лишних затрат. Останавливаюсь возле подземного перехода. Какая-то жалкая старуха мнется перед ступенями, лопочет неразборчиво, смотрит из вороха грязного тряпья водянистыми глазами. Тимур что-то говорит, но я не слушаю. Я смотрю на бабку, на пыльные складки ее морщин, на волосатую родинку под носом, на прозрачные волосенки, торчащие из впалых щек, и не понимаю — зачем она живет? Какой в ней смысл? Если всем этим руководит незыблемый закон энтропии, то как она — нищая старуха у перехода через Чистопрудный бульвар — помогает этому миру рассеивать энергию? Чем? Вот этими жамкающими челюстями? Трясущимися пальцами? Сгорбленной спиной? Зачем она мирозданию? А если даже она нужна, то почему я не нужен совершенно? Я же лучше, моложе, сильнее. Почему в ее жизни смысла все равно больше, чем в моей?