После того, как члены семьи попрощались в ответ, Хелен неторопливо покинула гостиную, борясь с желанием выбежать. Она прошла по главной лестнице, пересекла холл и спустилась по лестнице для персонала. В отличие от пустынной тишины первого этажа, помещение для прислуги кипело жизнью. Слуги закончили ужин и теперь убирали посуду и столовые приборы, в то время как повар руководил приготовлением пищи на следующий день.
Из столовой послышался взрыв смеха. Тихонько подойдя к дверному проёму, Хелен увидела Куинси, сидящего за столом вместе с лакеями и горничными. Оказалось, он развлекал их историями о своей новой жизни в Лондоне. Старый слуга всегда был любимым членом коллектива и, конечно, все очень скучали по нему, с тех пор как его нанял на работу Рис.
Хелен раздумывала, как бы незаметно привлечь его внимание, когда услышала голос экономки за спиной:
— Леди Хелен?
Она повернулась и взглянула в обеспокоенное пухлое лицо миссис Чёрч.
— Что привело вас в помещение для слуг, миледи? Вам стоит только позвонить, и я пошлю кого-нибудь наверх.
Печально улыбнувшись, Хелен подняла вверх пораненный палец.
— Небольшое происшествие с швейными ножницами, — объяснила она. — Я решила, лучше прийти прямо к вам.
Миссис Чёрч начала кудахтать над маленькой ранкой и отвела её в комнату экономки, которая находилась через две двери от них. Она служила одновременно гостиной и кабинетом, откуда пожилая женщина управляла делами дома. Сколько Хелен себя помнила, миссис Чёрч хранила здесь большой сундук с медикаментами. Когда Тео, Хелен или близнецы получали травмы или заболевали, они приходили сюда, чтобы им сделали перевязку, дали лекарство и утешили.
Сев за маленький столик, Хелен заметила:
— Все кажутся такими весёлыми сегодня.
Миссис Чёрч открыла сундук.
— Да, они очень рады Куинси. Задали тысячу вопросов, по большей части об универмаге. Он привёз им всем по каталогу, чтобы на него полюбоваться. Никто из нас и представить себе не может столько товаров под одной крышей.
— Универмаг «Уинтерборн» очень большой, — подтвердила Хелен. — Как дворец.
— Куинси говорит то же самое, — промокнув порез настойкой росного ладана, миссис Чёрч отрезала кусочек белой тафты, пропитанный желатином, и смочила в лавандовом растворе. А затем ловко обвязала компресс вокруг пальца Хелен. — Кажется, он очень воодушевлён работой на вашего мистера Уинтерборна. Я уже несколько лет не видела его таким оживлённым.
— Я рада это слышать. Вообще-то… — Хелен пыталась говорить обыденным тоном, — я бы хотела переговорить с ним лично, если вы позовёте его сюда.
— Прямо сейчас?
Хелен утвердительно кивнула в ответ.
— Конечно, миледи, — потом экономка сделала странную паузу. — Что-то не так?
— Да, — тихо ответила Хелен. — Мне кажется.
Миссис Чёрч, нахмурившись, встала.
— Принести чая?
Хелен покачала головой.
— Сейчас же его приведу.
Не прошло и двух минут, послышался тихий стук в дверь, и в комнату зашёл низенький, коренастый Куинси.
— Леди Хелен, — сказал он, его чёрные глаза улыбались под белоснежными бровями.
Какое же облегчение, снова увидеть пожилого слугу. Её отец и брат Тео не испытывали к ней ни интереса, ни привязанности, поэтому Куинси был единственным доброжелательным мужчиной в её жизни. В детстве она приходила к нему, если что-то случалось. И он, не колеблясь, всегда помогал, как например, когда Хелен случайно надорвала статью в Британской Энциклопедии, и камердинер отца бритвой вырезал всю страницу, заверив её, что семье хуже не станет, если она лишится истории хорватской астрономии. Или, когда она опрокинула фарфоровую статуэтку, а Куинси приклеил голову к фигурке так аккуратно, что никто никогда об этом не узнал.
Хелен протянула ему руку.
— Извините, что помешала вам проводить вечер.
— Вы не помешали, — сказал Куинси, сердечно сжимая её ладонь. — Я всегда вам рад.
Указав на соседний стул за столом, Хелен предложила:
— Пожалуйста, присаживайтесь.
Камердинер продолжал стоять, в уголках его глаз собрались морщинки.
— Вы же знаете, это неподобающе.
Хелен едва заметно кивнула, её улыбка стала натянутой.
— Да, но это не обычный разговор. Я боюсь… — она замолчала, слова застряли в горле, отказываясь выходить наружу. Попробовав опять, казалось, единственное, что она смогла, это в оцепенении повторить: — Я боюсь.