– Ты рехнулся? Спрячь это себе в задницу. Мы не будем приносить жертв, – отрезал я.
В иной раз подобная ситуация вызвала бы во мне шквал отрицательных эмоций, но сейчас, когда тело было предельно расслабленным – в некоторых местах относительно парализованным – никаких резких проявлений с моей стороны не последовало. Я следил за поведением Стикса равнодушными, как у коровы, глазами.
– Стикс, ты больной. Я всегда знал, что ты больной, – откликнулся с другого конца помещения Кертис. – И чего вы с ним дружите? Этот мудак нас когда-нибудь подставит.
– Нет, парни, я ведь не говорю, что человеческую, – оправдывался он так, словно даже не помышлял о чем-то дурном. Он переходил взглядом от одного к другому, как будто искал поддержки, но находил лишь упрек или немой столбняк, какой был прекрасно запечатлен на моем сухом, безжизненном, исхудалом лице.
– Я не живодер, – сказал Кертис.
– Другого выхода нет, чуваки, – не унимался Стикс. – Иначе все это будет напрасно.
– Ты не прав, – возразил Клеменс, отрывая взгляд от диковинных строк. – Я прочел тут кое-что. В книге не сказано ни про какие жертвы. Нужно нарисовать знак и произнести нужное заклинание. Оно поможет удерживать то, что явится к нам из другого измерения, – объяснил он и вновь погрузился в листы.
– Просто признайся, что тебе хочется кого-нибудь убить. И не надо искать для этого глупых оправданий. Лучше сходи к мозгоправу, пока не поздно, – сказал я, когда Стикс наконец успокоился, невозмутимо спрятал нож себе в карман, перед этим пару раз вспоров им воздух, а затем опустился в мягкое кресло.
Сегодняшняя ночь была особенной. Мы все чувствовали это, хоть и тщательно скрывали, стараясь не выдавать своих эмоций, переживая внутри восторг, волнение и возбужденный ужас.
Сколько уже часов прошло, а утро все не наступало, как будто бы свыше было дано благословение того самого бога, которого мы собирались призвать в нашу скромную келью.
Богов не существует, строго полагал я, ни единого из них нет, и все это вздор, заблуждения. Однако, как сильно я в этом нуждался; как же сильно надо упасть духом, чтобы отвергать обыденную одинокую реальность и взамен ее, создать свою личную, пускай и вращающуюся в пределах только этой комнаты, в которой я искал спасение и усладу своему угнетенному сердцу. Моя вымышленнаястрана...
Клеменс нарисовал на полу в центре комнаты краской знак: обычный такой, ничем не выделяющийся среди других знаков. И принялся читать на непонятном языке, стоя на коленях с толстой книгой в руках перед красным знаком. С замиранием сердца я ждал. А потом произошло следующее: Клеменс кончил читать, застыл в колено-приклонной позе в центре лунного круга. Тишина повисла в воздухе. Тишина была гробовая. И никто не смел ее нарушать, как вдруг:
– А-а-а-а! Они ползают по мне! – истошно вскричал Кертис. – Опять эти чертовы твари!! Ненавижу! Отстаньте от меня! Отстаньте, наконец! – надрывал он глотку до хрипоты. – Чтоб вы сдохли!
Никто не обращал на его крики должного внимания.
– Что дальше? Это все? – произнес я, поддавшись разочарованию.
– Я говорил вам, что нужна кровь! – раздражено бросил Стикс. Он нервно сложил руки на груди, чтобы занять их чем-то, ибо вновь загорелся желанием достать заветный клинок, о котором думал на протяжении последних нескольких минут.
– Нет. Все было правильно. Я все сделал так, как нужно. Я все рассчитал. Не понимаю, – взволновано бормотал Клеменс, блуждая глазами по полу. – Наверное, я что-то упустил. Видимо какую-то деталь... видимо... упустил что-то... нет-нет-нет...
– Этих гребаных богов так много. Ну, хоть один-то должен был явиться к нам! Мы же сделали все, как надо. Так ведь, Клеменс? – спросил я. – И осечек никаких не было... или нет?
В душе проснулась ненависть и серое отчаяние, словно я пошел «ва-банк» и выпало совсем не то число, на которое я ставил. Число, на которое рассчитывал, и которое должно было привести меня к заветным чудесам и райским наслаждениям. Совсем не тот результат.
Кертис продолжал истерить, как сумасшедший, проклиная все и всех, а в частности тех самых пресловутых мух, которые якобы по его словам уже забрались в желудок, и ползали под его кожей по всему телу.
– Заткнись! Заткнись уже! Закрой свою пасть!! – не выдержал я. От невыносимой духоты и разбитых ожиданий, я так злился. И не знал, как избавиться от этой особенной злости, рвущейся наружу из груди, как будто требующей глотка свободы – как я. Что теперь? На утро возвращаться обратно в приевшийся мне тусклый мир, где ничто больше не радует и не доставляет счастья, где нет святых чудес...
Кертис замолк на полуслове, как если бы кто-то зажал ему ладонью рот. И в жизни больше не проронил ни слова. Я точно был уверен – он мертв.
Почему я так решил? Чей-то голос, не похожий ни на один из выдуманных моим сознанием, в голове четко сказал, что он труп, хотя выразился несколько иначе – в какой-то странной грубоватой форме, не вполне для меня понятной. Я не отрицал, и почему-то решил, что спорить с ним бесполезно. Все равно проиграю. Он сказал мне:
«Встань и посмотри»
Я поднялся и медленно пересек комнату. Достигнув темного угла, обошел спинку кресла, за которым неподвижно, бессмысленно глядя в одну точку, растянулся мой друг. Его руки безжизненно свисали с подлокотников. Живот невероятно раздулся и выпирал из-под рубашки; покрытый язвами и волдырями, внутри него активно что-то копошилось; лицо приобрело мертвенно синий оттенок и распухло, как от страшной аллергии. Из левой ноздри вдруг вылетела жирная зеленая муха; она стремительно взлетела к потолку и скрылась в черном дыме.
– Парни, – вымолвил я чуть дыша, – кажется Кертис сдох...
После короткой паузы, Стикс прыснул от смеха.
– Давно пора, – заявил он с совершенно серьезным видом. – Бесит меня этот черт... черт... черт... черт... черт!
Он еще несколько раз повторил это слово, и разразился диким хохотом, с силой откидываясь на спинку кресла, от чего оно недовольно заскрипело.
– Нет же... я серьезно... Твою мать, он покойник! – Только сейчас пришло осознание случившегося. И отчаяние сменилось на парализующий ужас. Так резко поменялась обстановка, что я даже не сразу сообразил, где вообще нахожусь. В каком-то неизвестном, насквозь пропахшем едким потом, помещении: без дверей, и выйти можно только одним способом – через окно, а мы кажется на седьмом этаже. Или на девятом?