ИВАНОВ. А баня у вас будет?
ГАРКУША Баня — первое дело. Попарился — и в озеро, камыши, уточки посвистывают — жизнь вокруг — никакого коммунизма не надо!
ДОРОДНЫХ. А грибы, а ягоды — про них-то забыли, Иван Данилович?!
РЕБЕЗОВА. А про травы, босиком по росе, дыша по Бутейко, как же без этого?!
ГАРКУША. Босиком — сколько угодно, но с ягодами трудновато — сахар-то стратегическое сырье, без него аппарат не работает и конечного результата не выдает. А главное, как нас учила родная и всепобеждающая — это конечный результат!
ИВАНОВ. Можно пчел завести! Мед очень полезен.
ГАРКУША. Змеевик на меду часто забивает и голова потом болит сильно! А с анальгином-то теперь ой-ой-ой будет!
ЛАПИН. Станочки поставим — токарный, фрезерный и сверлильный! Я оранжерею построю, зимнюю, картины вечером писать буду, гобелены ткать!
ДОРОДНЫХ. Я тоже хочу гобелены! Хочу гобелены вышивать! Господи, ну как хочется хоть один гобеленчик вышить!
ГАРКУША. Мы тебя, Юрьевна, в экономки возьмем. Баба ты справная и по двору от тебя польза будет. Но жить будешь отдельно, там есть хатка, ровно на тебя.
ДОРОДНЫХ. Спасибо, Данилыч!! (Бросается на шею Гаркуше.)
ЗЕНИН (взволнованно). Э-э, погодите! Экономку взяли, а про плотника-то забыли! Верстак нужен, а при нем плотник. Без плотника двор, что церковь без попа! Я знаю одного, с детства приученный — люльку, сани, гроб — все умеет! В чистом виде.
ГАРКУША. Где ж он, такой ценный кадр?
ЗЕНИН (встает). Это я.
ЛАПИН. Иван, ну зачем нам плотник?! Жили без него и проживем дальше!
ГАРКУША. Плотник — вещь нужная.
ЛАПИН. Вот увидишь — он тебя первым и заложит, сдаст, как Павлик Морозов, к седьмому ноября. У него же условный рефлекс выработался!
ЗЕНИН. Не сдам, честное слово партийца.
ГАРКУША. Жорес, может выйдешь с партии потихоньку, под шумок? Мы тебя не осудим.
ЗЕНИН. Не проси, Иван, умру без нее.
РЕБЕЗОВА. Очень интересно получается! Человек за вас всю жизнь положил, а вы ему в куске трудового хлеба отказываете! Рай для избранных строите! Дожили!
ЛАПИН. Вот видишь, Иван, — нас уже шантажируют!
ГАРКУША. Да не ори ты, Кира, — возьмем мы Жореса, с испытательным сроком, правда. Поработает, так, может, не он с партии, а партия из него выйдет — бывали такие случаи. Труд, он облагораживает.
ДОРОДНЫХ. Юрий Витальевич, а вы почему не записываетесь?
ИВАНОВ. Увы, я не приспособлен к сельскому труду, завидую вам всем. Выйду на волю, организую какую-нибудь лабораторию, ставок много освободилось, будем мерять что-нибудь потихоньку. Свет не без добрых идей!
ДОРОДНЫХ. Как так можно, ну как так можно! Мы мечтаем о новой жизни на берегу светлого озера, а вы опять — мерять! Организовывать! Нам судьба дала такой шанс — начать все сначала, а вы, вы… (Плачет.)
РЕБЕЗОВА. Сознайтесь, Юрий Витальевич, ведь вам все давно надоело?
ИВАНОВ. Надоело.
ЛАПИН. А мечта у вас есть? Заветная?
ИВАНОВ. Есть. Но только не смейтесь, прошу вас.
ГАРКУША. Ну, как можно?
ИВАНОВ. Дело в том… дело в том… Ну, короче говоря, я сын священника. Да, я поповский сын и этого не стыжусь! В душе своей.
ЗЕНИН. Ага! Интересный фактик! Вот это новость! Тот-то вы о душе мне так часто пели — дескать, не будем брать греха на душу, Жорес Филимонович, ограничимся на сей раз выговором!
ГАРКУША (грозя табуреткой). А ну заткнись, Жорес, уволю с плотников, ты меня знаешь!
ИВАНОВ. Я мечтаю… очутиться… в маленькой церкви, она у нас была небольшой, но очень уютной… Я помогаю отцу в утренней службе, всенощная… Господи, прости меня, я же от отца отрекся. Господи, прости меня! (Падает на колени.)
ЗЕНИН. Я так и знал! Зав лабораторией, профессор, русский, бывший член и на тебе… Сын кулацкого попа! Врага народа! Тысячу лет людям мозги пудрили! Я догадывался, но теперь! Но теперь! Правда — она всегда…
Гаркуша пьет Зенина табуреткой по голове, Зенин падает.
РЕБЕЗОВА. Хватит, не бей его! (Бросается к Зенину.)
ГАРКУША. Там, Юрий Витальевич, осталась церквушка маленькая такая, часовенка скорее, человек на десять, не больше. Я еще хотел ее под сено приспособить, но если душа просит, то хрен с ним, с сеном-то. Отделаем ее в лучшем виде, вот Жорес и займется. Правда, Жорес?