Когда мы вошли внутрь, я заметил, что Лаки прикусил нижнюю губу.
— Что случилось? — спросил я, притягивая его за запястье поближе к себе.
Я откинулся на спинку дивана и заключил Лаки в объятия. Его пальцы забрались в мои волосы и начали неспеша поглаживать кожу головы.
— Я нервничаю из-за того, что не могу рассказать отцам.
Я провел пальцем по его губам.
— О горных ПСО или о пожаре?
Его глаза широко распахнулись.
— Я не расскажу им о пожаре. Ты с ума сошел?
Я не смог удержаться от смеха.
— Они увидят, что ты остался практически невредимым. Все будет в порядке.
— Ты спятил. Это только даст им больше оснований запретить мне сделать ПСО своей профессией.
Я посадил Лаки между ног и обнял его со спины.
— Лаки, тебе двадцать лет. — Я старался не думать, насколько старше был сам. Когда в прошлом осмеливался упоминать о нашей разнице в возрасте, это только злило Лаки и напрягало меня. — Тебе остался год учебы, прежде чем начнешь самостоятельную жизнь. Наступает момент, когда нужно решить, кто будет управлять твоей жизнью и как должна сложиться твоя история. — Прежде чем он успел вмешаться, я продолжил. — Не пойми меня неправильно. Я думаю, что помнить о желаниях родителей очень важно. Уважение и любовь к ним всегда будут определять твои решения и твою жизнь. Но они тоже любят и уважают тебя. И иногда это означает, что нужно дать тебе возможность следовать собственным мечтам.
Лаки перевернулся на бок, чтобы посмотреть мне в глаза.
— Ты пойдешь со мной? — осторожно спросил он. — Когда я буду с ними разговаривать?
Я выдохнул и провел ладонями по его гладкой теплой коже под футболкой. Прикосновение к нему успокаивало. Так было легче контролировать себя.
— Они не должны знать…
— Я знаю это, — фыркнул он. — Они не должны знать о нас. Я не об этом говорю, ты же знаешь. Будь рядом просто, блядь, как друг, Зак. Ничего больше.
Я закрыл глаза и откинул голову на спинку дивана. Как же я ненавидел быть причиной разочарования Лаки.
— Да. Я пойду с тобой. Но только в качестве молчаливой поддержки, хорошо?
Я открыл глаза, когда почувствовал прикосновение его ладони к своему лицу. Его теплые глаза были полны благодарности.
— Ты? Молчаливой? Как это возможно, если ты такой разговорчивый парень?
Я ущипнул Лаки за бок.
— Умник, — проворчал я. — За это ты должен мне минет.
Глаза Лаки за полсекунды превратились из благодарных в похотливые.
— Скажи, что я не так понял, — поддразнил он. — Ты такой коварный, заставляешь меня делать что-то ужасное. — Он заскользил вниз по моему телу, задевая рукой рубашку. — Но, пожалуй, я соглашусь. Если ты настаиваешь.
Я ощутил странную легкость, которую все чаще замечал в последние несколько дней. Это чувство ассоциировалось у меня с присутствием Лаки. И это было тем, чего мне хотелось еще больше. Я не мог насытиться.
— Паршивец, — пробормотал я, проведя по его волосам и поглаживая его щеку.
Он посмотрел на меня с озорством.
— Хочешь, я буду называть тебя папочкой? — Я разразился хохотом, удивив самого себя. Улыбка Лаки стала еще шире. — Я понимаю это как «нет».
— Чертовски верно, это «нет», — ответил я, с ответной улыбкой глядя на него.
Боже, он был великолепен.
Я наблюдал, как Лаки продолжал дразнить меня. Не торопясь, он расстегивал мои брюки и прижимался своим стояком к моей ноге. Когда он вытащил мой член, я был настолько напряжен, что задыхался, стараясь не схватить парня за волосы не уткнуть лицом в свою промежность. Никогда еще я не был так близок к тому, чтобы умолять.
— Лаки, — прорычал я.
— М-м-м? — хмыкнул парнишка, глядя на меня и невинно моргая.
Эти щенячьи глаза меня не обманули. Он специально сводил меня с ума. Мой член дернулся, задев подбородок Лаки. Я застонал и зажмурил глаза, считая до десяти на испанском, в попытке отвлечься от желания повалить засранца лицом вниз и жестко втрахать в диван. Горячий язык танцевал на моем стволе, а Лаки томно мычал.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал он между облизываниями.
— М-м-м.
Он взял, наконец, мой член в благословенный влажный жар своего рта и некоторое время старательно сосал, прежде чем прерваться.
— Ты думаешь о моей тугой заднице и о том, как хочешь ее трахнуть.
— У-ф-ф.
Было трудно дышать. Мои пальцы сжали волосы Лаки. Он пососал головку, прежде чем снова глубоко заглотить меня. У него вырвался хрип, что только усугубило мое состояние.
— Блядь, — выдохнул я. — Блядь. Лаки, Господи. Еще!
Лаки встретил и удержал мой взгляд, облизывая член со всех сторон и снова заглатывая его. Я больше не мог сдерживаться, зафиксировал голову Лаки и вколачивался в его горло раз за разом, пока не зарычал от наслаждения, а его пальцы не впились в мои бедра.
Когда я наконец отпустил его, по его лицу текли слезы, но покрасневшие влажные губы широко растянулись в счастливой и довольной улыбке. Он выглядел таким чертовски гордым собой, что мне хотелось лишь одного — отблагодарить его.
Я резко поднялся и повалил его на спину, срывая с него штаны, чтобы добраться до члена. Как только он оказался у меня в руках, я начал облизывать его, сосать, смазывать слюной и дрочить, услышав судорожные всхлипы и вздохи. Я заглатывал глубоко, как только мог, и сжимал в руке яйца, пока не почувствовал вкус горячей спермы на языке и не услышал приглушенные стоны.
Я поднял голову и увидел, что Лаки прикусил ладонь, его глаза удивленно распахнулись, а зрачки расширены от удовольствия.
Он был самым красивым парнем, из всех, что я когда-либо видел. И в этот момент он был полностью моим. Грудь сжало, будто в тисках. Как, черт возьми, я мог отпустить его?
Когда мы лежали, пытаясь перевести дух, моя голова покоилась на бедре Лаки, а его руки снова гладили мои волосы, я понял, что у меня никогда не хватит сил уйти самому.
Мне придется признаться брату.
И надеяться, что он не выбьет из меня все дерьмо.
***
На следующее утро мы с Лаки направились в Мизулу, чтобы оставить его машину. Он поедет в Хэйвен со мной, а потом вернется с Минной, которая через неделю собиралась домой навестить семью.
Двенадцать часов, которые мы провели вместе в пикапе, пролетели как один миг. Лаки рассказывал забавные истории из своей деятельности в качестве проводника по дикой природе и жуткие истории с работы санитаром скорой помощи, а затем и парамедиком. Я, в свою очередь, поведал больше о службе в армии, включая рассказы о парнях из моей команды, которых потерял. Понятия не имел, как Лаки удалось выудить из меня эту информацию, потому что разговоры о Камински, Теллере и Маке всегда были для меня табу. Но поделившись с Лаки, как хорошо проводил время со своими братьями по оружию, я ощутил странную легкость, будто в каком-то роде бальзам пролился на душу. Я также рассказал о детских приключениях, в которые попадал вместе с Джейком и Тегом, и о том, как весело нам тогда было.
Когда мы пересекли границу Колорадо, Лаки уже тихонько похрапывал, положив голову мне на колени. Я провел пальцами по его мягким волосам. Он был так чертовски молод. Кожа на его лице выглядела гладкой и безупречной, несмотря на сотни часов, проведенных на солнце, — тех самых, что осветлили его волосы и укрепили мышцы с тех пор, как в последний раз видел его в Хэйвене.
То Рождество казалось таким давним, но несчастное выражение лица Лаки никогда не покидало мои воспоминания. Осознание того, что я снова причиню ему такую же боль, вызывало тошноту. От удручающего направления мыслей меня спас телефон, зазвонивший в динамиках пикапа.