Она стояла в дверях и, лукаво улыбаясь, посматривала на меня. А я молчал. Я не знал, что ей сказать.
— Ну, — певучим голосом протянула она, — я пришла.
— Вижу, — сухо ответил я. — У меня официальный разговор.
— О чем?
— О недостатках в вашем поведении.
— Какие же это недостатки обнаружились у меня?
— К вам в каюту ходят мужчины.
— Ну и что? И вы можете зайти.
Я упорно старался не смотреть на нее и бубнил:
— Не положено по уставу, чтобы в каюту к женщине входил мужчина и оставался там.
Она повела плечами.
— Так прикажите им не ходить.
Она не спускала с меня своих смеющихся глаз и, конечно, видела мое смущение. Я это понимал, но ничего поделать с собой не мог.
— Да и то сказать, — усмехнулась она, — ходят-то все старики. А молодые у нас какие-то нелюдимые, очень уж сердитые. — Кузько вдруг прыснула смехом: — Ой, у вас на щеках пятна красные, как у девушки!
Взъяренный, я пулей вылетел из каюты и ринулся к капитану. Не дожидаясь ответа на стук, я открыл дверь и, задыхаясь, выпалил:
— Прошу уволить меня от бесед с этой девицей.
Капитан холодно посмотрел на меня.
— Потрудитесь успокоиться. Вы старпом или мокрая тряпка? Идите и выполняйте свои обязанности.
Я выскочил из капитанской каюты. «Вот крокодил! — скрежетал я зубами. — «Вы старпом или мокрая тряпка»… А вы кто — человек или бом-брам-стеньга?»
Через сутки мы пришли на рейд острова Диксон, уточнили ледовую обстановку и после короткой стоянки направились к первой точке. Точка эта называлась островом Уединения и лежала далеко-далеко на севере Карского моря.
Все эти дни я внимательно присматривался к Кузько. На Валдаева моя беседа подействовала, он теперь не подходил к Тамаре. А вот другие по-прежнему осаждали камбуз, шутили и старались ухаживать за камбузницей.
И чем чаще я видел Тамару, тем больше меня тянуло к ней. Мне хотелось пошутить и посмеяться вместе с ней, но ничего не получалось. Едва я подходил к камбузу, как она становилась серьезной и такой вежливой, что слова застревали у меня на языке. Наверное, я казался ей смешным.
Мы стояли на рейде острова Уединения и выгружались. По вечерам я обычно обходил судно, осматривал палубу и помещения. И вот однажды, подойдя к камбузу, я услышал возню за дымовой трубой. Заглянув, я увидел, что матрос Поликанов, молодой здоровенный детина, обнял Кузько и пытается ее поцеловать. Она смеялась и колотила его по плечам. Я рванул Поликанова за плечо и крикнул:
— Вы чем тут занимаетесь?
Поликанов отпрянул от девушки и смущенно затоптался на месте. Кузько сердито пробормотала:
— Черт противный, опять лезет…
Кому она это сказала? Мне или матросу? Я выпрямился и, стараясь быть спокойным, приказал Поликанову идти на шлюпку.
— А с вами у меня будет особый разговор, — сухо бросил я камбузнице, — Через полчаса я жду вас в каюте.
Не оборачиваясь, я быстро пошел к себе.
Она пришла через час. Я не стал спрашивать ее о причинах опоздания, мне было не до этого. Внутри у меня все горело. Тамара встала у двери и спокойно смотрела на меня. Я отвел взгляд в сторону и спросил срывающимся голосом:
— Почему вы позволяете им так обращаться с собой?
— Как это «так»?
— Не притворяйтесь. Прекрасно понимаете, о чем я говорю.
— А вам какое дело?
Я смотрел на нее и, кроме огромных ее глаз, ничего не видел.
— А вам какое дело? — повторила она и вдруг потупила глаза. Вызывающая улыбка сбежала с ее лица, и она прошептала:
— Я пойду… я лучше пойду…
Я сиплым голосом пробормотал:
— Конечно, идите… идите…
Я едва сдержал себя. Для нее я должен быть здесь только старпомом.
Она, наверное, кое-что поняла. И пусть! Но что же теперь делать? Этот вопрос не давал мне покоя. А ответа у меня не было.
После острова Уединения мы «обслужили», как записано в судовом журнале, два пункта у пролива Вилькицкого. Подули ветры, потянулись по морю льдины. Берега у островов оказались отмелые, и выгружать шлюпки приходилось далеко от берега. Надо было поторапливаться, а вода была ледяная, и запасной робы у нас не имелось. Мы не успевали ее сушить, и матросы натягивали спецовку на себя совсем сырую. Но удивительно — никто не болел. Говорят, в Арктике воздух такой чистый и так проморожен, что ни одной бактерии нет. Снабженцам от нас доставалось крепко. Мы вспоминали их денно и нощно и кляли их так, как только могут клясть моряки. Но легче нам от этого не было. Капитан все эти дни был не в духе. Каждый день он доставал из своих запасов бутылки со спиртом и приказывал налить по стакану всем, кто участвует в разгрузке. Это помогало. За это я могу поручиться, потому что тоже таскал по пояс в воде проклятые мешки и пил капитанский спирт.