– Да уж, не в России раздраенной живём, а в благословенной «Хорватии», – улыбаясь, сказал Семён Иванович.
Ваграновы говорили о генерал-лейтенанте Хорвате, управляющем Китайско-Восточной железной дорогой, и о полосе отчуждения дороги, подконтрольной России, которую какой-то остроумец прозвал «Счастливой Хорватией».
– Ему, пожалуй, не до жалованья какой-то рядовой сотрудницы, тем более руководителя марксистского кружка, – заявил Чаншунь, с удовольствием уплетая пирожок с капустой. – Очень вкусно, – пояснил удивлённой Маше, – соскучился в Японии по нормальной еде. А у генерала Хорвата новые заботы: он же объявил себя верховным правителем, но ведь это бремя потяжелей управления КВЖД.
– Во-первых, объявился временным верховным правителем, – возразила Мария Ефимовна. – До восстановления в России государственной власти. А во-вторых, он остался фактически управляющим и, насколько я знаю Дмитрия Леонидовича, не снимает с себя обязанности заботиться о подчинённых.
– Я слышала, у него какие-то неприятности, – осторожно сказала Цзинь.
– Не знаю, можно ли это назвать неприятностями, – вздохнула Маша. – Он согласился признать Сибирское правительство и омскую Директорию, а сам принял пост верховного уполномоченного по Дальнему Востоку. Можно сказать, тот же верховный правитель, но не всей России, а лишь Дальнего Востока, ну, естественно, и КВЖД.
– У нас есть поговорка: хрен редьки не слаще, – Семён Иванович помешал ложечкой в чашке, пригубил чаю и вкусно почмокал. Все ждали продолжения, и он закончил: – Что верховный России, что уполномоченный – генерал опирается на интервентов. Вспомните, как он призвал Чжан Цзолиня, чтобы разогнать советы?
– Советы устроили беспорядки на дороге, а генерал с помощью Чжана восстановил всё, как надо, и мы уже второй год живём без забот, – возразила мужу Мария Ефимовна.
– Ключевые слова – «с помощью Чжана», – неожиданно жёстко сказал Вагранов. – У генерала своих сил нет, выходит, он – марионетка, а марионетки во все века плохо заканчивают.
– А вдруг Сибирское правительство победит? – подал голос виновник торжества, до того втихомолку поглощавший с Лизой принесённые Ваграновыми вкусняшки.
– Вот когда победит, тогда и поглядим, – ответил Семён Иванович. – Думаю, ждать недолго: года два-три, от силы четыре, и эта политическая чехарда закончится.
Поздно вечером, когда гости ушли, а дети легли спать, Цзинь и Чаншунь остались вдвоём. Постель была расстелена. Цзинь быстро разделась, оглянулась на мужа, который сидел на краю кровати и странно выглядел каким-то потерянным. Видимо, несколько лет разлуки подействовали на него не лучшим образом, подумала она и не стала надевать, как собиралась, ночную рубашку: пусть вспомнит наши восторженные ночи!
А они, особенно первый год их семейной жизни, были, и верно, восторженными. Точнее, нежно-восторженными. Правда тогда в первую ночь скованной была она: ей почему-то было стыдно, что она старше Чаншуня на целых четыре года, что была невенчаной возлюбленной русского казака и родила от него сына, а потом были два года замужества за русским офицером, который очень хотел ребёнка, но она так и не смогла забеременеть. Наверно, потому, что он был старше на тридцать лет и, скорее всего, уже не мог иметь детей. Чаншунь с его робкой влюблённостью ей очень нравился, было приятно-радостно чувствовать себя любимой, она ждала и хотела близости, тем более, когда тебе двадцать пять лет, а ты уже два года не знала мужской ласки, но природная застенчивость связывала не только руки-ноги, но и язык, не давая произнести слова нежности, которая переполняла всё её существо. Однако покрывавший её поцелуями Чаншунь в какой-то момент нашёл губами особо чувствительную точку, и прикосновение к ней мгновенно сорвало, вернее испарило, все путы стеснительности и на них обрушился тот самый восторг, который окрашивал во все цвета радости почти каждую ночь первого года их семейной жизни. Потом родились дети, нежная восторженность поутихла, наступило время простого тихого счастья. А сейчас…
Цзинь, как была обнажённая, села на колени мужа, обняла – он неуверенно-вяло ответил, погладив её ладонью по спине. Она взъерошила его чёрную с проседью шевелюру – он уткнулся лицом в её грудь и осторожно прикоснулся губами к той самой точке; она вздрогнула и неприятно удивилась, что не почувствовала прежней вспышки возбуждения.
– Что с тобой, Чан? – спросила через силу, потому что ей не хотелось задавать такой вопрос: он таил в себе пугающую неизвестность. И тут же шутливо добавила: – Или тебе теперь больше нравятся японские женщины?