Молочно-бледная кожа, когда-то алые, а теперь синие губы и упрямый взгляд голубых глаз, устремлённый куда-то сквозь меня. Я не знал, что сказать, и есть ли смысл говорить хоть что-нибудь. Слова выцвели, устарели, утратили свой смысл, ведь Инга мертва уже десять лет и что бы я ни сказал, будет лишь разговором с самим собой. Я только снял перчатку, автоматика скафандра замигала огнями предупреждений, но это было уже не важно. Боли не было, всё-таки я уже успел порядком отморозить пальцы, пока поднимался, только рука стала распухать — слишком низкое здесь давление. Я коснулся её щеки, но почувствовал лишь холод.
Наверное, со стороны это могло бы выглядеть красиво — мужчина пришёл за своей возлюбленной, чтобы остаться с ней навсегда. Но я больше не хотел умирать, я увидел три почти не истраченных баллона в открытом рюкзаке Инги. Она умерла не от удушья — её убил холод. Три баллона. Если начать спуск немедленно, я могу успеть спуститься хотя бы до двенадцати километров, когда вода уже не кипит на морозе и можно хоть как-то дышать. Я отдёрнул руку, и кожа с ладони осталась отпечатком на лице моей мёртвой жены. Думаю, она до сих пор там же, где я её и оставил, сидит, обняв себя за коленки, пытаясь спастись от холода. Вот только мёртвым не холодно Единственным, что я забрал, кроме баллонов, была её камера.
У меня почти получилось, хоть промёрзший за годы наверху кислород обжигал горло и лёгкие, несмотря на отказавший калорифер. Я вышел из чёрной зоны сухого льда и даже прошёл мимо «Оранжевой куртки» всё так же безмолвно провожавшего меня пустыми глазницами. Я уже видел огни станций внизу на горизонте, мир больше не состоял из одного Олимпа. Но гора просто не хотела меня отпускать, начался шторм. Не ледяные касания в разрежённом воздухе вершины, а беспощадная снежная буря, достойная Эвереста. Я скорчился в небольшом гроте, с беспомощным отчаяньем понимая, что дальше спускаться не смогу. Правая рука не слушалась совсем, пальцы на левой ещё кое-как сгибались. Я нащупал рацию и набрал позывные Антона, он ответил почти сразу и сигнал был удивительно чистым:
— Макс?! Где ты, чёрт возьми? У тебя должен был кончиться кислород ещё сутки назад! Где ты? Приём.
Я попытался что-то ответить, но горло не слушалось, я только мучительно кашлял. К счастью, в рации был и текстовый интерфейс. Указательный и безымянный превратились в бесполезные ледышки, но всё-таки я смог набрать большим пальцем сообщение: «У оранжевой куртки». Тут же я услышал ответ:
— Максим! Я здесь, в палатке, совсем недалеко, я зажигаю сигнальные огни. Если ты меня видишь, дай знак или просто иди на свет!
И почти сразу я увидел, как сквозь белую снежную крупу стал пробиваться свет. Удивительно, неужели все эти дни Антон ждал меня, ждал вопреки здравому смыслу? Я хотел подняться но не смог, сил не осталось, я потянулся к аптечке, но к заветной кнопке стимулятора, но прибор не работал, ампулы замёрзли. Видимо я был совсем плох, касания ветра больше не обжигали, наоборот снег казался мягким, убаюкивающим. Несколько минут я колотил аптечку о камень пока не треснул пластиковый корпус, потом осторожно выкладывал ампулы, на снег, вглядываясь полуслепыми от ультрафиолетовых ожогов глазами в маркировку. И из белой завесы я последний раз услышал голос Инги.
— Зачем ты борешься, ведь дальше ждёт только боль, ты покорил свою вершину, ты нашёл меня, разве теперь тебе есть ради чего дальше жить?
Я не ответил, просто сунул, ампулу с наркотиком в рот и раскусил упругий пластик, чувствуя обжигающий холод и острую горечь препарата.
— Всегда есть ради чего дальше жить и это всегда приносит боль. Шепчу я в пустоту, а потом поднимаюсь и, пошатываясь, иду к свету, а когда сил идти не остаётся — ползу, загребая снег непослушными обмороженными руками. Когда до палатки оставалось метров тридцать, я потерял сознание.
Левую кисть пришлось ампутировать. Странно, мне казалось, что правой досталось намного больше. Говорить я тоже не мог — голосовые связки пострадали от переохлаждённого кислорода в баллонах Инги. Врачи обещали со временем восстановить и руку, и голос, но пока оставалось печатать фразы на клавиатуре теми нескольким пальцами на правой руке, что уцелели.