– Я это знаю, – сказала миссис Силсберн быстро. – Она как никто другой…
– То есть суть в том, – сказала матрона, – что она не такой человек, который берет и говорит что-то такое, если только она не знает, о чем говорит. И она бы вообще никогда ни за что не сказала бы этого, если бы бедная Мюриел не была – ну, знаете – так несчастна и все такое, – она хмуро покачала головой. – Ей-богу, вы бы видели бедняжку.
Здесь мне, несомненно, следует вмешаться и пояснить свою реакцию на основное содержание того, что сказала матрона. Но на данный момент я предпочел бы воздержаться от этого, если читатель наберется терпения.
– А что еще она сказала? – спросила миссис Силсберн. – Рея, в смысле. Она еще что-то сказала?
Я не смотрел на нее – не мог отвести взгляда от лица матроны, – но у меня промелькнуло безумное впечатление, что миссис Силсберн сидела едва ли не на коленках у главной докладчицы.
– Нет. На самом деле ничего такого. Почти ничего, – матрона задумчиво покачала головой. – То есть, как я и сказала, она бы ничего не сказала – когда кругом все эти люди, – не будь бедная Мюриел так страшно расстроена, – она снова стряхнула пепел. – Разве только сказала еще, что этот Сеймур на самом деле шизоидная личность и что, если взглянуть на это под правильным углом, для Мюриел даже лучше, что все вышло так, как вышло. Что кажется разумным мне, но насчет Мюриел я не очень уверена. Он так ее охмурил, что она не знает, где право, где лево. Вот что меня так…
Она не договорила. Я ее перебил. Помню, голос у меня дрожал, как и бывает, когда я сильно расстроен.
– Что привело миссис Феддер к заключению, что Сеймур – латентный гомосексуал и шизоидная личность?
Все глаза, словно прожекторы, – матроны, миссис Силсберн и даже лейтенанта – тут же обратились на меня.
– Что? – сказала мне матрона резко, с тенью враждебности. И снова у меня возникло смутное мимолетное ощущение, что она знает, что я брат Сеймура.
– Что заставляет миссис Феддер думать, что Сеймур латентный гомосексуал и шизоидная личность?
Матрона уставилась на меня, затем выразительно фыркнула. После чего обратилась к миссис Силсберн, вложив в голос максимум иронии.
– Как, по-вашему, стал бы кто-то нормальный выкидывать что-то подобное в такой день? – она вскинула брови и подождала. – Стал бы? – спросила она тихо-тихо. – По-честному. Я просто спрашиваю. Ради этого джентльмена.
Ответ миссис Силсберн был сама мягкость, сама ясность.
– Нет, несомненно, не стал бы, – сказала она.
Я вдруг испытал болезненный порыв выскочить из машины и пуститься наутек куда глаза глядят. Однако матрона обратилась ко мне, а я все так же оставался сидеть на откидном сиденье.
– Слушайте, – сказала она притворно терпеливым тоном, каким учительница могла бы говорить с умственно отсталым ребенком, у которого к тому же безостановочно текут сопли. – Я не знаю, насколько вы разбираетесь в людях. Но какой мужчина в здравом уме, в ночь накануне собственной свадьбы, будет до утра держать невесту на ногах, разглагольствуя о том, что он слишком счастлив, чтобы жениться, и что ей придется отложить свадьбу, пока он не почувствует себя устойчивее, иначе он не сможет прийти? А затем, когда невеста объяснила ему, как ребенку, что все уже продумано и спланировано за несколько месяцев и что ее отец понес огромные расходы, приложил массу усилий и все такое, чтобы устроить такой прием и вообще, и что приедут ее родственники и друзья со всей страны – затем, после того, как она объяснила все это, он говорит ей, что ему ужасно жаль, но он не сможет жениться, пока не почувствует себя менее счастливым, или еще какую-то такую ахинею! Включите уже голову, в конце-то концов. Разве похоже это на что-то нормальное? Разве похож такой человек на здравомыслящего? – ее голос сделался пронзительным. – Или такого человека следует упечь в психушку? – она взглянула на меня очень сурово и, не услышав немедленного ответа – ни отрицательного, ни положительного, – тяжело опустилась на свое место и сказала мужу: – Дай мне еще сигарету, пожалуйста. А то у меня будет ожог, – она отдала ему тлевший окурок, и он затушил его. Затем снова достал пачку сигарет. – Сам зажги, – сказала она. – У меня сил не осталось.