23 февраля. Сегодня неожиданно приехал из Москвы дядя Герася, вечером явился к нам проведать. Сказал, что отпустили в честь Дня Красной Армии. В шинели пришел и в шапке военной с красной звездочкой, усы отпустил — еле узнали его. Только голос все тот же грудной, басовитый. Служит он в Москве шофером на машине, и завтра опять уезжает. Дал нам по белому сухарику на каждого и с тем распростился. А про Горку ничего нового: как написал тот еще в августе со Смоленского направления, так ни слуху ни духу.
Наших деревенских, Горкиных одногодков, призвали в армию три дня назад. Это потому, что оккупация задержала. Павла Антипова (в деревне прозвали его Паном) зачислили, как самого рослого, в артиллерию, Ваську Антипова (сына Тимофея Семеновича), Сергея Родионова и Митьку Черникова — кого в связисты, кого в пулеметчики. Поплакали, конечно, родные на проводах: что им, по восемнадцать только, а идут не в гости на праздник, может, на верную смерть. Но и воевать тоже надо, Родину защищать.
27 февраля. Наконец-то долгожданное письмо от крестной! Конвертик маленький-маленький, в ладошку (на всем сейчас экономия). Адрес все тот же: Павлово-Посадский район, Электропередача, ул. Пушкина, 2.
— Мам, послушай, что крестная-то пишет! — обрадовался я, раскрывая конверт аккуратно, чтобы не надорвать.
Мать даже просияла, несмотря на болезнь, подсела к столу, и Шурка к ней поближе.
— «Здравствуйте, дорогие родные! — начал я громко, стараясь не торопиться. — Добрый день, утро, вечер, любое время!
Шлем мы вам всем пламенный родной привет и самые наилучшие пожелания в вашей новой деревенской жизни. Мы так обрадовались, что вы остались живы после такого ужаса, что нет слов, чтобы выразить все и передать на бумаге. Ведь последнее от вас письмо мы получили 31 июля, и вот уже полгода не было от вас ни одной весточки. Высылали вам и заказные, и доплатные — все без ответа. Не знали мы, живы вы или погибли под бомбежкой или под фашистской оккупацией. Мало ли что может случиться в наше смертельно опасное время.
В общем, теперь мы чувствуем себя счастливыми оттого, что смерть миновала вас и нас. А к нам фашисты даже не дошли — это еще лучше.
Живем мы на том же месте, только по-другому: я работаю теперь не в книжном магазине, а на торфоразработках — так диктует военная обстановка. И Нюру, мою сестрицу, с фабрики из Павлово-Посада направили в Храпуново — на погрузку торфа. Продукты получаем по карточкам. Мне 600 граммов хлеба на день, а на месяц — 500 граммов сахару, 400 граммов масла, полтора кило крупы. Ваш дедушка, а мой папаша получает, как иждивенец, еще меньше: 400 граммов хлеба, 300 — сахару и так далее. Питание на новой моей работе требуется усиленное, а его не хватает. Был у нас с осени купленный картофель, весь поели. А на рынке все дорого: картошка 12–15 рублей кило, свинина — 140 рублей. Да и то не всегда бывает. Вот немного потеплеет, и пойдем менять по деревням свое добришко-барахлишко. А сейчас у нас, как нарочно, сильные морозы — до 43 градусов.
Вот и все, что я могу вам написать. Рассказать, конечно, если бы вы были рядом, можно больше.
Мы рады, что вы живете все вместе, пережили немецкий гнет, остальное покажет будущее.
Пишите нам почаще, не забывайте. Мы можем выручать друг друга в такое тяжкое время».
Я кончил, мать завздыхала, и наплыла на нее задумчивость, печальная туманность.
— Ладно, девк, переживем как-нибудь, — успокоила ее тетя Маша, которая тоже слушала. — Выздоравливай вот поскорее, а горевать нам некогда.
Вне себя от радости, что живы наши родные, я тотчас же принялся писать ответ: как пережили оккупацию, как попали в деревню и как живем — трудно, зато без немцев, среди своих.
1 марта. Матери стало немного лучше, но ходить как следует не может, временами заговаривается. А тут еще хлеб кончился, не знаем, у кого занять. Хорошо, что люди нам помогают — и родные и даже чужие. Тетя Оля Барская живет на краю Арсеньева, и то, когда лежала мать без памяти, а у нас в деревне коровы не доились, приносила для маленького Коли по банке молока. А сейчас тетя Аксинья Кузнецова дает иной раз по целой махотке. Тетя Варя капусты нам давала, а Барановы то хлеба, то картошки. Шурка, моя сестра, каждый день к ним ходит, нянчит ребят и обедает там. Рассказывала, как молочный кисель им варила — и самой-то охота попробовать, и совестно перед маленькими.