По тому, как руке стало жарко (солнце переместилось влево), она поняла, что сидит так, по-видимому, уже долго, рассматривая свою загорелую щиколотку сквозь припыленную кожаную плетенку босоножки. Лак на ногтях пооблупился, надо бы снять и покрыть свежим. Она положила ладонь на эту - свою и как бы уже не совсем свою ( а чью еще? что за новый хозяин объявился вдруг в ее, целиком ей принадлежащем, теле?) - тонкую щиколотку еще молодой женщины. Да-да, тридцать девять, хороший возраст... Хороший возраст для неконтролированного деления раковых клеток.
Немедленно встать!
Она поднялась со скамейки...
Теперь куда же? Хорошо, что есть время до вечера, пока Миша придет с работы и спросит - была ли она у Юрика и что, тот считает, делать с ее вечными бронхитами...
Она сглотнула воздух. Уже несколько раз с того момента, когда, не глядя в листок, исписанный рентгенологом, она вдруг увидела диагноз, - несколько раз за утро - плотно ощутимый комок ледяного бабьего ужаса взмывал из желудка к горлу и застревал так, что приходилось сглатывать.
Нет, нет, все вздор! Сотни людей излечиваются. Ну, не излечиваются - тебе ли не знать! - под... подлечиваются. Во всяком случае, еще какое-то количество лет живут дальше, работают, любят, путешествуют...
Путешествуют...
Минут через двадцать она уже сидела в кресле перед столом, за которым ее знакомый турагент Саша элегически перебирал клавиатуру компьютера, невнимательно - так казалось со стороны - поглядывая на экран. На самом деле Саша был профессионалом и видел все.
- Вот, например, - сказал он лениво, - Амстердам, сто девяносто девять, послезавтра.
- Не годится! Я же сказала, Саша, мне надо уехать сегодня.
На людях, - и она это с удивлением отметила, - ей стало гораздо легче. Мир вокруг нее восстанавливался, собирался, как пазл, заполнялся голосами, звуками улицы, разумными действиями людей. Мир был прекрасно обустроенным, привычным уютным обиталищем, цельной картиной, в которой и она была значительной и необходимой деталью, а значит, не могла не существовать и впредь.
- Ага! - вдруг воскликнул Саша с явным удовольствием мастера, любующегося результатом своих усилий. Он даже ласково прошелся ладонью по клавиатуре, как по холке любимой призовой кобылы. - Вот то, за чем я охочусь! Добро пожаловать в Венецию!
- А там не холодно сейчас? - спросила она, уже понимая, что - конечно, конечно - Венеция! Именно Венеция! Как она могла жить до сих пор, ни разу не быв в Венеции!
- А что там - карнавал?
- Да нет, - сказал Саша, - карнавал же в феврале. Но сейчас огромные скидки на билеты. Осень, не сезон, возможны наводнения... Возьмите куртку. Я попытаюсь заказать номер в недорогой гостинице в центре, есть такая - "Аль Анжело", прямо на площади Святого Марка.
А она уже вцепилась в эти, так сладко звучащие имена, уже поплыла им навстречу, уже поверила, что все будет хорошо, сейчас, немедленно и навсегда.
- Черт возьми, Саша! - воскликнула она. - А вы знаете, что в институте два года подряд я брала факультатив итальянского? Да-да! Ни черта, правда, не помню, но где-то у меня валяются учебник и словарь... Мне нравится этот поворот событий, - сказала она решительно. - Мне... ми пьяче. Ми пьяче, Саша!
- Ну, вот видите, как славно, - сказал Саша, сам донельзя довольный. - Я заказываю... Вы успеваете. А билет вас будет ждать в аэропорту, на стойке регистрации.
...Дома она столкнулась с дочерью, хотя надеялась, что успеет улизнуть, оставив веселую извинительную записочку. Впрочем, подумала она, так даже лучше. Миша не будет настолько потрясен и испуган ее необъяснимым отъездом, если сейчас удастся запудрить мозги ребенку.
Она зашла в ванную, включила воду и распустила волосы, что всегда требовало некоторых усилий: неимоверное количество заколок и шпилек держало в каком-то пристойном порядке ее густые длинные волосы редчайшего природного цвета - темно-золотистой меди, того благородного пурпурного оттенка, который невозможно назвать ни рыжим, ни красным, ни просто каштановым... Разделась и встала под душ.
- Ну, что сказал Юрик? - спросила дочь, заглядывая.
- Да так, ерунда... - сказала она, намыливая губку.
- А конкретней?
Дочь унаследовала ее характер, въедливый, настырный, пунктуальный.
- Отвали, - коротко попросила мать, задергивая клеенчатую шторку.
Странно, что дочь - студентка второго курса университета - в это время дня оказалась дома. Не иначе, как опять поссорилась с приятелем, этим вялым ничтожеством с бескостным рукопожатием. Девочка утверждает, что он талантлив. Как может быть талантливым человек студенистый, словно устрица? Ее так и подмывало спросить у дочери - чем он трахается? Но Миша, со своим извечным благородством, всю жизнь унимал хулиганские поползновения жены.
- Слушай... - она накинула халат, завязала мокрый узел волос (серия привычных, почти бессознательных круговых движений пальцев по вколачиванию шпилек и заколок в усмиренного, свернутого кольцами удава на затылке). Одолжи мне пару свитерков, я тут сбегу от вас дней на пять в более умеренные широты.
- Куда это? - удивилась дочь.
- Не твое дело, - спокойно отозвалась она.
- Ого! - дочь смотрела на нее с тревожным восхищением. - Уж не романчик ли ты закрутила, бабуля?
Между ними была разница в девятнадцать лет. Наглая девка, подумала мать с горьким удовольствием, а вслух повторила коротко:
- Не твое дело!
Дочь помогла ей собрать небольшую дорожную сумку, делая вид, что все о'кей, задавая попутно вполне бытовые вопросы: "А махровый халат берешь? Нет, он тяжелый, положи тот голубой, шелковый", - пытаясь скрыть свое замешательство. Дочь была ее точным повторением - поразительная копия, с материнской походкой, теми же подростковыми ухватками, той же манерой сидеть, задрав ногу на ногу. Вот только цветом волос пошла в Мишу и носила короткую светлую стрижку, и поэтому была совершенно иной женщиной.
- Но у тебя же эксперимент, - вспомнила дочь. - Кто закончит? Юля?
- Да нет, у Юли же аллергия на мышей. Есть там один, с третьего этажа... Ничего, справятся, не маленькие.