Лицо Диего Кортеса побледнело, щеголевато подкрученные кончики усов дрожали, губы кривились в неприятной гримасе.
— Ты… ты… бросил её, бросил окровавленную… а сейчас хочешь завладеть ею?
— То, что я хочу — моё дело, — сказал Хуан Гонсало, глядя поверх головы Диего.
— Нет, послушай меня, парень!
— Я не хочу тебя слушать.
— Но ты будешь меня слушать!
— Может быть, — пожал плечами Хуан, — если ты будешь говорить коротко и внятно.
— Что?! — взревел Диего.
— Быстрее скажи всё, что ты хочешь, и мы разойдёмся, мне надо поить лошадь.
Диего Кортес презрительно взглянул на старую кобылу Хуана, затем несколько раз сжал и разжал кулаки, будто готовился броситься на Хуана.
— Знаешь, завтра там такое будет твориться на гонках, такое…
— Представляю, — негромко ответил Хуан.
— Так вот, во всей этой суете, сутолоке, спешке, кое-кто может и на пулю нарваться. Ты меня понял?
— Конечно, понял, чего же не понять, — ухмыльнулся Хуан Гонсало и покачал головой.
А затем дёрнул свою лошадь за повод и двинулся к водопою на небольшом ручье, протекавшем на окраине лагеря.
Когда в тёмном небе зажглись высокие бледно-голубые звёзды, а на земле в окрестностях Амарилло вспыхнули сотни костров, Хуан Гонсало сидел за широким столом, сколоченным из грубых досок, с большим стаканом рома в руке. Напротив него сидела смазливая девица и с любопытством слушала пьяную исповедь парня, понравившегося ей сразу же.
— Понимаешь, Розита, понимаешь… — бормотал Хуан Гонсало, — я приехал сюда, чёрт знает, откуда, из маленького селения на краю земли, из Испании. Представляешь, с одного края земли на другой. Мы плыли на пароходе «Мадрид» вместе с ней, затем мы вместе жили в Сан-Диего. Это было давно, восемь или девять месяцев назад, потом мы расстались…
— Почему? — поинтересовалась девица, заглядывая в лицо Хуана.
— Ну, это долго рассказывать, очень долго, это целая история.
— А ты расскажи.
— Нет, нет, не хочу.
— Хуан отхлебнул из своего стакана и вдруг запел ту песню про неверную жену, которую любил напевать его пьяный отец, старый Хуан Мануэль Ортего.
— Что это ты, парень, такую удивительную песню поёшь? — Розита толкнула в плечо Хуана.
— О, это песня моего отца, он её любил, она ему очень нравилась. И всегда, когда он выпивал немного рома, он начинал её петь. А так как он пил почти каждый день, то эта песня звучала в нашем доме почти всегда.
Хуан Гонсало допел куплет и уронил голову на руки.
— Эй, парень, вставай, тебе надо подумать о ночлеге.
— Мне не надо ни о чём думать, Розита, я лягу на землю, буду смотреть на высокие звёзды и вспоминать отца. Я буду молить господа бога, чтобы он услышал меня и послал удачу. Я буду просить отца, ведь он обещал смотреть за мной с неба, следить и помогать.
— Да, правильно, — согласно закивала головой набожная Розита.
— А знаешь, мы вместе с ней, с этой Марианной, мечтали о земле, мы хотели, чтобы наши участки были рядом, чтобы мы жили вместе. Потом мы расстались, и представляешь, — Хуан подался вперёд, заглядывая в тёмные пьяные глаза Розиты, — здесь мы встретились, вот здесь. Она где-то, в какой-то из палаток, может тоже сидит и думает о том, что завтра её мечта сбудется, мечта о земле с высокой травой и ручьём. Почему им всем везёт, почему? — задал вопрос Хуан. — А мне никогда не везет.
Розита пожала плечами.
— Мне кажется, это не самое главное — земля, деньги и всё такое прочее.
— А что самое главное? — горько спросил Хуан.
— Ну, если честно, так я не знаю, хотя думаю, что самое главное — это всё-таки счастье.
— Ха, — засмеялся парень, — женщина, счастья без земли не бывает. И без любви счастья тоже не бывает.
— Так я и хотела сказать, что счастье — это любовь.
— Да, наверное, ты права.
Хуан тяжело выбрался из-за стола. Он стоял, держа в руках большой стакан, и смотрел по сторонам. Вокруг были радостные возбуждённые лица, улыбки, гримасы. Кое-кто громко хохотал, в глубине палатки танцевали.
Хуан посмотрел в глаза Розиты.
— Всегда вот так, богатым везёт, всё само по себе попадает в их руки, а я… наверное, я опять останусь ни с чем, — Хуан покачнулся и хотел прислониться к стене палатки, к столбу, на котором она держалась, но промахнулся.
Ткань распахнулась, и он вместе со стаканом в руке вывалился на улицу.
Все, кто находился на улице, захохотали, так развеселил их этот курьёзный эпизод.
Но через несколько мгновений Хуан пробрался сквозь прореху в парусине и вновь вошёл в палатку. В его руках был стакан, из которого он даже не расплескал ром.