Дон Родриго подпёр голову рукой и стал указательным пальцем чесать бороду.
— Так кто ты, всё-таки? — обратился он к Хуану Гонсало. — Что-то твоё лицо мне немного знакомо…
— Вряд ли, сеньор, — пробормотал юноша, — мы никогда раньше не встречались.
— А я говорю, где-то тебя видел.
Хуан Гонсало вконец смутился.
Но, тут же, глаза дона Родриго по-пьяному сверкнули и он, сразу же, забыл, что хотел узнать.
Помещик соскочил со стула, вышел на середину таверны и, разведя руки в стороны, громко запел не очень-то пристойную народную песню.
Присутствующие принялись подпевать.
Лишь один Хуан Гонсало сидел, молча, до боли сжимая кулаки.
«Я должен его убить! — повторял себе юноша. — Но не сейчас. К чему рисковать своей жизнью? Я подкараулю его, когда он будет возвращаться домой. Никто не знает, откуда я появился и куда направляюсь, Один выстрел на пустынной дороге… Когда мы будем вдвоём, я окликну его: сеньор де Суэро, вы повинны в смерти моего отца! Один только выстрел, и мой долг будет исполнен. Я не должен расчувствоваться, я не имею на это права. Пусть он весел, пусть он угощал меня, это ничего не меняет. Я выстрелю, обязательно выстрелю…»
Успокоенный такими мыслями, юноша выпил ещё немного вина и почувствовал, что пьян.
«Всё, больше нельзя, иначе я промахнусь, — остановил себя Хуан Гонсало. — Ему запретила пить жена, а я запрещаю пить себе сам. Не могу же я уподобиться своим старшим братьям!»
Дон Родриго закончил песню и картинно поклонился.
Таверна наполнилась аплодисментами и криками:
— Браво, дон Родриго, браво!
— Ещё вина! — крикнул помещик и, конечно же, его возглас вызвал бурю восторгов.
Пока дон Родриго медленно напивался в таверне в обществе своего возможного убийцы Хуана Гонсало Ортего, его дочь, Марианна, наконец-то спохватилась.
Она глянула на высокое небо и попросила сеньора Кортеса подать ей платье.
Тот смущённо снял с кустов платье, сшитое из очень нежной на ощупь материи, подал его девушке.
Та вновь строго приказала:
— Отвернитесь, дон Диего.
Он выполнил её приказание, но хоть и смотрел на пустынный пейзаж, перед его глазами стояла следующая картинка: белоснежная рука девушки выскальзывает из-под конской попоны, и Марианна немного приподнимается на локте. Попона спадает с плеч, и дону Диего кажется, он сейчас ослепнет, такая изумительно белоснежная у неё кожа.
И вновь послышался этот проклятый шорох платья.
— И кто только придумал такие застёжки? — пробормотала Марианна, — одной их никак не застегнуть! Дон Диего, вы сможете, не глядя затянуть шнуровку на спине моего платья?
— Это затруднительно, сеньорита, но я попробую.
— Только не смотрите.
Девушка стояла, полуобернувшись, дон Диего зашёл к ней за спину и, зажмурив глаза, стал неумело зашнуровывать разрез платья.
— Какой вы неловкий, а ещё признаётесь в любви, — рассмеялась Марианна, — и думать об этом забудьте.
— Если бы я мог смотреть, — отвечал сеньор Кортес, — ваше платье было бы уже зашнуровано.
— Ничего, я не спешу, справитесь и так.
Наконец с одеванием было покончено, и Марианна и дон Диего оказались в сёдлах.
— Домой! — скомандовала девушка, трогая поводья.
На этот раз сеньор Кортес не стремился её опередить. Они ехали рядом, не спеша, то и дело, с подозрением поглядывая друг на друга. Марианна опасалась, что дон Диего вновь вернётся к выяснению отношений, а сеньор Кортес опасался, что Марианна вновь начнёт подшучивать над ним.
— Говорят, лучшего управляющего, чем вы, не сыщешь на всём побережье, — с улыбкой сказала Марианна.
— Возможно, — с улыбкой сказал дон Диего.
— Нет-нет, вы не уходите от вопроса. Каждый человек должен знать себе цену.
— Думаю, что да, — не без гордости ответил дон Диего.
— Ну, так вот, — вздохнула Марианна, — каждому человеку бог дал несколько талантов, и гениальный управляющий не может быть идеальным возлюбленным. Так что, простите, но я не могла вам ответить что-либо определённое.
— Но вы не сказали, что не любите меня, — с надеждой в голосе произнёс дон Диего.
— Чувство — слишком тонкая материя, чтобы её можно было выразить словами.
— Я согласен, сеньорита, но должны же, вы мне оставить хоть какой-то шанс.
— Шанс на что?
— Вы должны оставить мне надежду.
— Я не очень категорично запрещала вам говорить о любви.