А Хуан Гонсало мерил комнату шагами, расхаживая от стены к стене. Он размахивал руками, самодовольно улыбался. Его лицо было просветлённым и ясным.
Он уже видел землю, видел домик, построенный собственными руками, видел колосья пшеницы, склонённые над землёй. И всё это — дом, земля, пшеница, было его, и он, Хуан Гонсало, был хозяином всего этого великолепия, хозяином собственной судьбы.
Парень не знал, куда себя деть.
Наконец он расстегнул на груди рубаху, развернул на полу тонкое одеяло и рухнул на спину, широко раскинув руки.
Марианна зябко поёжилась на постели.
— Когда мой отец умирал… — каким-то грустным и просветлённым голосом начал Хуан.
Марианна вновь поёжилась, и её сердце судорожно заколотилось в груди.
«Боже, сейчас он начнёт рассказывать какие-то небылицы о своих родителях! Представляю, какие они у него были: отец, наверное, пьяница, промотавший всё своё состояние».
— …так вот, Марианна, когда мой отец умирал, он сказал, что; будет радоваться, будет смотреть на меня с небес, будет обливаться слезами, увидев меня на собственном участке земли. И вот сейчас я уже так близок к этому, близок к тому, что у меня будет земля, дом. Мой отец сейчас где-то там, высоко… — Хуан Гонсало поднял руку и указал пальцем в потолок, — смотрит на меня и улыбается. Мой старик был славный человек. Конечно же, он безбожно пил, но все так поступают, всем нелегко на этом свете.
— О чём мечтал твой отец? — задала вопрос девушка.
— У него была только одна мечта, одна единственная — он безумно хотел, чтобы у меня была своя земля. Ведь он промотал всё состояние. Земли у него не было, он мучился и поэтому пил. А умирая, сказал: «Сынок, я буду счастлив, если у тебя будет земля, я буду улыбаться тебе с небес». Представляешь, как сказал умирающий старик?
Марианна кивнула.
Но Хуан Гонсало этого не увидел. Он смотрел в потолок на зыбкие тени, прислушивался к шуму на улице, к голосам за тонкими стенами и ощущал, как счастье заполняет его душу, заполняет до самых краёв, как вода заполняет сосуд.
— Слушай, а может, твой отец, там, на небесах, видит сеньора Сикейроса? — задала вопрос девушка.
— Что?
— Я говорю, если твой отец на небесах видит сеньора Сикейроса, то пусть он ему скажет…
— Что он должен сказать?
— Пусть скажет, чтобы он отдал мои серебряные ложки. Ведь я их утащила из дому, это наше фамильное серебро. Эти ложки достались моей матери от бабушки, а бабушке от её матери.
— А… да… ложки… — как о каком-то совершенно незначительном пустяке заговорил Хуан Гонсало. — Думаю, если мой отец увидит сеньора Сикейроса, он обязательно напомнит ему о ложках.
— Да-да, скажи, пусть напомнит, — как-то горько и безразлично обронила Марианна.
— Неужели когда-нибудь Хуан Гонсало Ортего будет иметь свою собственную землю, свой участок? — прижав ладони к груди, мечтательно говорил парень, глядя в потолок. — И что же мне посеять на этой земле, картофель? — парень даже прикрыл от удовольствия глаза.
— Да-да, картофель, — зло и ехидно бросила девушка.
— Нет, не картофель, наверное, на этой земле картофель не уродится. Тогда что?
— Посеешь что-нибудь другое, по-моему, не имеет значения, что сеять на этой земле.
— Э, ты так говоришь потому, что ничего в этом деле не понимаешь. А вот я… — мечтательная улыбка появилась на лице парня, — я бы посеял…
— Да ладно, говори быстрее, — бросила девушка.
— …я бы посеял пшеницу. Представляешь, вначале появились бы слабые зелёные растения, а затем пшеница стала бы золотистой. Я смотрел бы на своё поле, смотрел бы на то, как по нему гуляет ветер, и пшеница гнётся, как волны в океане… туда-сюда… качается, гнётся, шумит… Это так красиво, так здорово!
— А, по-моему, ничего особенного, — зло обронила Марианна.
— Ты так говоришь потому, что никогда не видела, никогда собственными руками не вырастила ни единого колоска. А я знаю, — и Хуан Гонсало провёл пальцем по своей мозолистой ладони, — я ухаживал бы за каждым колоском и собрал бы всё до единого зёрнышка. Нет, картофель здесь нельзя сеять, я с ним столько натерпелся в Испании… Представляешь, у меня был осёл, я на нём возил на поле навоз. А на поле столько камней и их надо убирать, убирать… А здесь, наверное, камней нет, земля чёрная, жирная, мягкая. Нет-нет, картофель я никогда не буду сеять, только пшеницу. Или, может быть… — Хуан Гонсало вновь открыл глаза и посмотрел на зыбкие тени, шатающиеся на потолке, — что-нибудь другое, только не картофель. Я с ним намучился так, что даже вспоминать об этом не хочу. О, Марианна, я, по-моему, размечтался, — Хуан прикрыл глаза ладонями. — Огромные поля, золотые поля, синее небо, ветер, солнце, яркое, жаркое солнце… Колос наливается, становится всё больше и больше… Возьмёшь колосок на руку, разотрёшь, а в ладони целая горсть больших тяжёлых зёрен. Это замечательно!