Закончив, она обмякла на деревянных плашках скамейки, вытирая лицо испачканным поношенным рукавом.
— Я не знаю, что произошло, и мне не нужно знать, — тихо сказала я. — Я предлагаю тебе квартиру, забитую едой, водой, всем, что тебе нужно. У меня дюжины таких мест по всему городу для ребят, которые в этом нуждаются. Это — твоё на тридцать дней. Ты можешь оставаться там, пока справляешься с тем, что случилось, есть, спать и принимать душ в мире. Периодически я буду заглядывать, чтобы убедиться, что ты в порядке, — обычно через неделю они готовы говорить. Нуждаются в этом. Я предлагаю тридцать дней, потому что временной лимит давит, а твёрдая рука придаёт пластилину форму. Если им понадобится больше тридцати дней, и они будут ревностно стараться восстановиться, они получат это время.
Она прочистила горло, и её голос прозвучал охриплым, севшим, как будто она недавно кричала. Но никто не слышал. И никто не пришёл.
— Почему? — спросила она.
— Потому что каждого мужчину, женщину или ребёнка, которого мы теряем в этом мире, я принимаю близко к сердцу.
— Почему?
— Просто так я устроена.
— Что ты хочешь взамен?
— Чтобы ты разозлилась. Исцелилась. Может, присоединилась к тем из нас, кто пытается сделать мир лучше. Ты принимаешь наркотики? — это определяющий фактор. Принимающих тяжёлые наркотики я обычно теряю. Птиц со сломанными крыльями так много, что я стараюсь сосредоточиться на тех, что имеют более высокие шансы на успех.
— Нет, — сказала она с первым замеченным мною признаком оживления — слабым проблеском возмущения.
— Хорошо.
— Ты серьёзно, ребёнок? — резко спросила она, выделяя слово «ребёнок».
Злость встречалась часто. Принизить меня, отвлечь. Это никогда не работало.
— Как будто ты намного старше меня, — усмехнулась я. — Мне двадцать три года, — я склонилась к самому крупному варианту своего возраста, чтобы завоевать доверие, — и эти годы были жёсткими.
Её резкость исчезла. Это требовало энергии, а свободной энергии у птиц мало, когда вся она захвачена внутренним циклоном, завихрявшимся вокруг того ужаса, который они пережили, поднимавшим столько внутреннего мусора, что они едва могли ясно видеть.
— Мне двадцать пять, — прошептала она. — День рождения был вчера.
Сурово. У меня у самой было несколько непростых дней рождения. Я не была настолько глупа, чтобы желать счастливого дня рождения. Иногда такой вещи просто не существует. Я вновь попыталась выудить её имя, установить эту хрупкую первую связь.
— Я Дэни.
Её ноздри раздулись.
— Я и в первый раз услышала.
— А ты?
— Не ношу меч, разнообразные пистолеты и оружие, — она произнесла это как оскорбление.
Я легко ответила:
— Ну, потусуйся со мной, и мы исправим это дерьмо.
Её глаза вновь опустели, и она произнесла на тихом утомлённом выдохе:
— Я не боец.
— Тогда ты умирающая? — с моей точки зрения было лишь две позиции.
Долгое молчание, затем:
— Я не хочу ей быть.
— Это уже начало. Ты думаешь, мир станет приятнее?
Она начала плакать, безмолвные слезы покатились по её щекам. Я знала, что не стоит похлопывать её рукой в жесте утешения. Птиц легко спугнуть. Ты не вторгаешься в их пространство, иначе они полу-улетят, полу-уползут прочь. Тебе приходится действовать ненавязчиво. Фокусироваться на отведении их в безопасное место. Что бы она ни пережила, это произошло очень недавно. Судя по тому, как она прокомментировала свой день рождения, я подозревала, что вчера.
Я сказала:
— Я сейчас встаю. Я ухожу отсюда. Следуй за мной, и я уведу тебя с улиц. У тебя будет тридцать дней с заботой, едой и домом, чтобы решить, кем ты хочешь быть, когда вырастешь, — я отпустила шпильку.
Шпилька воткнулась, и она тут же ощетинилась:
— Я взрослая.
— Если это твой конечный продукт, то у тебя проблемы, — я оттолкнулась и ушла, не замедляясь. Они должны захотеть пойти.
— Подожди, — сказала она позади меня. — Я ранена, я не могу идти так быстро, как ты.
Потому что она не могла видеть моего лица, я позволила себе улыбнуться.
***
Я показала ей квартиру, заостряя внимание на многочисленных засовах с внутренней стороны двери, на еде в кладовке, на том, как приходилось поддеть вентили плиты, чтобы заставить их работать. Я не открывала холодильник; кровь для Шазама заберу на обратном пути.
Она деревянными шагами прошла в уборную, встала, тупо уставившись на кровать, и за её глазами бушевала буря. Когда случаются плохие вещи, ты какое-то время переживаешь их заново, продолжаешь видеть их раз за разом. Психиатры называют это «навязчивыми мыслями», но из-за названия создаётся впечатление, будто они непостоянны и вторгаются в «нормальные» мысли. В ближайшее время после этого не существует никаких нормальных мыслей. Ты оказываешься в ловушке в кинотеатре, который раз за разом воспроизводит фильм ужасов, и ты не можешь сбежать, потому что кто-то запер все двери, а фильм проигрывается на каждой стене.