«Он взберется! — с гордостью подумал Костя о Сергее. — Он все может! Повезло фельдшерице…»
Хваткий был у Кости дядя, напористый, под стать Костиной маманьке — своей сестре старшей. Хотелось бы и Косте закончить школу с отличием, как Сергей, которому теперь все институты открыты. Костю лишь удивляло, почему дядя никак не мог выбрать институт по душе, переходил из одного в другой. И главное, никто его не осуждал: мол, пускай выбирает, такая башка должна найти дело по своему плечу…
— Скоро свахи придут… Ненавижу эти дурацкие церемонии! — Скрипнула кровать. Босыми ногами Сергей прошлепал к столу, плеснул в стакан водки.
— Не пей, Сережа…
Костя осторожно слез с койки и быстро оделся. Так же осторожно, без скрипа, прикрыл за собой дверь задней комнаты. А сенцы оказались запертыми снаружи. Костя знал, что так заведено — запирать молодых в отдельной избе, но не знал — для чего. «Чтобы невеста не удрала, что ли? Бывают, поди, такие шалые…» В сенцах имелась другая дверь, небольшая, в полроста, она вела в сарай, это чтобы ночью или в непогоду к скотине выйти, сена подбросить в ясли. Хорошо, что свахи не вспомнили о ней!
По двору — кленовый лапчатый лист, будто гуси наследили. А за Уралом — заря раскалялась. И с дальних стариц и котлубаней, с ночевок тянулась в поля, на кормежку перелетная дичь. Низко и быстро пронеслись кулики. Повыше лег путь отяжелевших за осень крякв. А в самом зените строила лесенку журавлиная стая. Где-то в стороне от нее ржавой уключиной скрипел отставший молодой журавль. Костя поискал его глазом: догонит ли?
ГЛАВА ВТОРАЯ
Пробыв три дня, Табаков собрался уезжать. Завтра утром за ним обещали прислать легковушку из райвоенкомата. Поэтому и засиделись у Осокиных за полночь. Были только свои.
Костю не провожали спать, и он тоже сидел за столом. Ели блины, потом долго, не торопясь, пили чай из напевного самовара.
Костя сидел по правую руку от майора. Нравилось ему это место: чуть поведешь глаза в сторону — сразу увидишь в простеночном большом зеркале себя и Ивана Петровича. Рядом с Костей маманя разливала чай, левее Табакова сидел Василий Васильевич, а напротив, плечо к плечу, жались Сергей и Настя. Они еще засветло пришли к Осокиным, да только неизвестно зачем пришли. Дядя больше на свою Настю смотрел, чем на Ивана Петровича, словно бог знает сколько времени не виделся с ней. Она еще надоест, а боевой командир чуть свет уедет. И вообще он вел себя не по-мужски: подшучивал над Настей, а сам перед ней расстилался — то конфетку развернет и подаст, то чашку с чаем, то рыжую кудряшку с ее брови отведет… Костя замечал, что и отец тоже поглядывает на них с чуть заметной, снисходительной усмешкой: дескать, молодо-зелено!
Если бы не Табаков, Костя давно ушел бы из-за стола. Больно уж скучные разговоры шли — о том о сем и ни о чем. Можно подумать, что за эти три дня, как сроднились, успели вчистую выговориться. Хотел уж подняться, как вдруг отец, протягивая жене порожнюю чашку с блюдцем, спросил, не глядя на гостя:
— Скажи, Иван Петрович, воевать будем?
— С кем? — вытягивая губы, Табаков осторожно схлебнул горячий чай и пристально посмотрел на хозяина дома.
— Тебе лучше знать. Хотя бы с Гитлером…
— А пакт о ненападении? На десять лет.
Василь Васильич пожал плечами. Приняв от Павловны наполненную чашку, налил в блюдце и снова пожал плечами:
— Странно как-то, непонятно… К кому подтабаниваем-подгребаем? За кого мы?
— За мир! — запальчиво вмешался Костя. — Нас не тронь, и мы не тронем, а затронешь…
— Помолчи! — одернула мать. — Всем делам покрышка.
— Он прав, Павловна, — вступился Табаков, с улыбкой обняв Костю. — А затронешь — спуску не дадим. Так ведь?
Кое-кому показалось, что Иван Петрович уходит от правды, а ее-то и ждали за столом, особенно Василий Васильич.
— Сложный ты вопрос задал…
— Понимаю. Мол, скажешь курице, а она — всей улице… А все ж таки? Все же!
Табаков остановил взгляд поочередно на каждом, кто устроился за большим крестьянским столом, покрытым суровой скатертью. Поймет ли Павловна? Она сидит, подперев миловидное лицо узкой ладонью. Ответа ли ждет, задумчиво приподняв свои русые брови, или вслушивается в плаксивое пенье остывающего самовара? А Сергей? Племянница — не в счет. Где ее мысли бродят, в каких краях, в каких райских кущах? А может, они не дальше Сергеева плеча, к которому прислонилась щекой? Будь счастлива, Настя!.. Василий Васильич — особь статья. Он обеими ногами на земле стоит. Этому подавай нагую правду. А нужна ли она ему? Не так она проста, как людям иногда мерещится. Павловна вчера обронила своему Костьке: «Говори правду, правда завсегда светлее!» Так-то оно так, Павловна, да не совсем так… А глаза свата в самую душу, кажись, заглядывают. Ждут правды.