Он вытащил бутылку лимонада из морозилки бара, открыл ее и жадно хлебнул, словно хотел запить раздражение от чувства глупости и неуместности своего пребывания здесь, в номере, будто назло ему щеголявшем безукоризненной чистотой и невероятно элегантной обстановкой. Он тосковал по звукам и запахам крысиных нор, в которых он проспал тридцать лет, по трущобам на окраинах Нью-Дели и по всем тем экзотическим местам, где он провел три десятка лет.
Спокойно, Эв, буркнул он, включил Си-эн-эн, сел на пол возле кровати и вытащил из кармана сложенный пополам бумажный листок. Перед тем как покинуть офис в Лос-Анджелесе, он распечатал его из Интернета. Этот день должен принести ему удачу, сказал он себе. Встреча состоится в церкви Святой Марии – на Калифорния-стрит, в квартале отсюда. Начало в шесть, продлится час, и он сможет вернуться в отель в семь, как раз к началу события. А это означало, что на встречу ему придется идти в смокинге, иначе он опоздает. Ему вовсе не улыбалось, чтобы до редактора дошла информация о якобы его левых занятиях, начинать подхалтуривать было еще рановато. Прежде он это делал, и все сходило с рук. Правда, тогда он пил. Сейчас у него была новая жизнь, и он не хотел переступать границы. Сейчас он был хорошим мальчиком, благоразумным и честным. Словно опять пошел в детский сад, где надо слушаться и соответствовать… После фотографий умирающих в траншеях солдат и нескончаемых артиллерийских обстрелов освещение благотворительного мероприятия в Сан-Франциско было попросту издевательством над его журналистской натурой, хотя кому-то и понравилось бы. Для него же это была удавка, а не работа – впрочем, другой у него сейчас не было. Он вздохнул, метко отправил бутылку в мусорное ведро, стянул с себя одежду и встал под душ.
Струи упруго били по телу. В Лос-Анджелесе было очень жарко, здесь тоже было тепло и влажно. Комнату охлаждал кондиционер, и он почувствовал себя гораздо лучше. Одевшись, он приказал себе прекратить нытье. Надо примириться с неизбежным и сделать свою жизнь приятной. Он отломил полосочку шоколада от плитки на прикроватной тумбочке и заглотил пирожное из холодильника. Всунув руки в тесные рукава пиджака взятого напрокат смокинга и нацепив бабочку, он, чуть не отплевываясь, бросил взгляд в зеркало.
Из зеркала на него смотрел музыкант… или джентльмен. Кто-то безумно приличный. Рот его сам собой осклабился в усмешке. Хорош! Ну чистый пай-мальчик… И это он, Эверет Карсон. Фотографом он был преотличным – достаточно упомянуть, что однажды он удостоился Пулицеровской премии. Несколько сделанных им фотографий попали на обложку журнала «Таймс». В деловых кругах у него было имя, но со временем пристрастие к алкоголю все развалило. И он вынужден был восстанавливать свою личность. Кое-какие изменения на этом пути уже есть. Да и шутка сказать – шесть месяцев он провел в реабилитационном центре и еще пять в полном одиночестве, ломая голову, как жить дальше. Сейчас ему казалось, что он сумел это понять. Запои ушли из его жизни. Просто у него не было другого выхода – ну не сдохнуть же в бангкокской ночлежке. Проститутка, которую он снял в тот день, не дала ему отбросить копыта, и он продержался до приезда врачей. Дружок-журналист отправил его на пароходе в Штаты. За бездеятельность в течение почти трех недель и нарушение сроков сдачи материалов, которых было за тот год сотни, Агентство послало его на все четыре стороны. Это и стало для него отправной точкой. Он сам упек себя в реабилитационный центр – думал, деньков на тридцать, не больше – и, только попав туда, осознал, насколько паршивы его дела. Промаявшись в центре полгода, он решил окончательно завязать, чтобы не умереть во время очередного запоя.
Теперь к нему вернулся здоровый вид, и он ежедневно ходил на встречи анонимных алкоголиков, иногда даже по три раза на дню. Сейчас это уже не было для него так невыносимо тягостно, как вначале. Он считал, что даже если эти встречи не всегда помогают ему самому, его присутствие на них может принести пользу кому-то другому. У него был спонсор, один, и он уже более года не брал в рот ни капли. В кармане лежал жетон, подтверждающий год трезвости, на ногах были счастливые сапоги, и он опять забыл причесаться. Взяв ключ, он вышел из номера в шесть часов ноль три минуты с улыбкой на лице и сумкой через плечо, в которой лежала камера. Он чувствовал себя гораздо лучше, чем полчаса назад. Нельзя сказать, чтоб жизнь его была легкой, но, черт возьми, она у него сейчас несравненно лучше, чем год назад. Как сказал однажды на встрече анонимных алкоголиков один парень: «У меня до сих пор плохие дни, но раньше у меня были плохие годы». Жизнь показалась ему довольно приятной, когда он вышел из отеля, повернул направо, вышел на Калифорния-стрит, прошел один квартал и вошел в старую церковь Святой Марии. Он очень ждал этой встречи. И настроение у него было сегодня соответствующее. Он нащупал в кармане жетон трезвенника, чтобы еще раз напомнить себе, как далеко он продвинулся за минувший год.