Следственная комиссия прибыла в парк рано утром. Начали с осмотра местности, потом потребовали от Кейна детального объяснения.
«Задушил брата… Помог ему умереть… Господи, что он городит?!» — проносилось в голове у Литгоу.
А на Кейна тем временем сыпались вопросы:
— Поблизости были люди?
— Почему ты не позвал на помощь?
— Почему не вызвал медиков?
Но тот в ответ только пожимал плечами.
«Повел себя, точно дикарь в пустыне… Эвтаназия… — сокрушался адвокат. — Да, это нелегко будет объяснить».
— Здесь не суд! — вдруг заорал Кейн. — И плевал я на вас всех! На вместе взятых и по отдельности! Слышите — плевал!
«А это уже ни в какие ворота! — вывел для себя Литгоу. — Вся работа насмарку! Ну и болван!»
По окончании практически безрезультатного следственного эксперимента Литгоу сел в машину и, отдышавшись немного, закрыл глаза. Чувство было такое, будто закипают мозги. «Перегрелся на солнце, — подумалось ему, и тут же ответное: — Если бы!»
Так было ли все-таки убийство Эбла Дадли преднамеренным? Заранее спланированным, хладнокровно осуществленным? Нет, решил Литгоу, тогда это было бы идеальное убийство. А это уже небывальщина! Можно подробно все продумать, все до мельчайших деталей. Но жизнь всегда внесет свои коррективы. На деле обязательно что-то пойдет не так. И, чтобы совершить задуманное, придется действовать, принимая решения на ходу.
Да… легко обвинить преступника, куда труднее его понять…
А Стиви, едва только узнал, кто убийца Эйбла, не находил себе места. Даже не думая о том, чтобы идти в школу, он долго слонялся по улицам. В бешенстве, что до Кейна ему теперь не дотянуться, Стиви с каждой минутой распалялся все больше.
Вбежав в дом, он уже рвал и метал, пиная любой предмет, попадавшийся на пути, и на кухне перебил всю подвернувшуюся ему под руку посуду.
Наконец Стиви обнаружил, что Брендон в доме, и тут же со сжатыми кулаками ворвался к нему в кабинет.
— Убью! Убью гада! Задушу! Своими руками задушу! — брызгая слюной, заорал Стиви.
Брендон, сидя в задумчивости в кресле посреди комнаты, поднял глаза и молча уставился на него.
Понятно было, что парень не шутит. И если бы Кейн не сидел сейчас в тюрьме, то он вряд ли бы уже ходил по этой земле. Стиви бы постарался.
— А ты что, собрался его защищать?! — накинулся он на Брендона. — Только попробуй!
Брендон медленно покачал головой.
— Пусть его оправдают — пусть только посмеют! — продолжал кричать Стиви. — Его только могила исправит! Да что убить — убить мало! Пытать и пытать, пока не сдохнет, зараза! Или искалечить так, чтоб всю жизнь потом мучился!
Стиви орал и орал, надрывая глотку, и никак не мог остановиться. А Брендон с изумлением смотрел на парня.
«Кто и когда вложил в его голову такие мысли: что с преступниками надо поступать именно так — казнить их без суда и следствия? Что им нет и не может быть прощения… И это несмотря на то, что отец его — жертва несправедливого приговора… Или это у него врожденное?» — думал Брендон.
— Послушай, мой мальчик, — тихо начал он, когда Стиви на секунду умолк. — Ты говоришь сейчас о мести. Но месть — первобытное чувство, оно способно лишь заглушить собственную боль. Библейский принцип «око за око» приводит только к слепоте. Слишком много страданий принесено в наш мир буквальным следованием этому принципу.
Стиви нахмурился, но ничего не ответил.
— Мы же с тобой живем в цивилизованном обществе, — продолжал Брендон, — во времена торжества Правосудия. А это единственный способ восстановить справедливость.
Стиви вдруг топнул ногой.
— Ты… ты… — с натугой выговорил он, как будто все слова, имевшиеся у него в запасе, мгновенно иссякли.
Стиви тряхнул головой, развернулся и выскочил в коридор, напоследок с силой хлопнув дверью.
Брендон вздохнул, поглядев ему вслед. Он даже почувствовал угрызения совести из-за того, что вовремя не повлиял на парня — все-таки тот рос без отца. Но тут уж вряд ли удастся что-то изменить: Стиви упрям и непреклонен. А ведь до совершеннолетия ему еще расти и расти!
И Брендон решил, что за Стиви надо будет не только присматривать, но и, возможно, защищать от него же самого.
А Кейн Дадли, оказавшись в одиночной камере — чего раньше не смог бы представить и в страшном сне, — казалось, не сильно переменился. Во всяком случае, ни в лице, ни во внешнем его облике не было заметно признаков подавленности или отчаяния.