— Ну-ка, бери свои слова обратно!
— Не дождешься.
— Тогда на этом фильму конец.
— Мне безразлично, Арон, я свое дело кончил. Теперь поспать бы.
— Ты меня режешь без ножа! Прошу тебя, соберись с духом и говори более внятно. Писатели не умирают так бездарно.
— Как видишь, умирают.
— Похоже, с недосыпу у тебя память отшибло, но не беда, я тебе напомню: ты не только сам, добровольно, согласился взять на себя эту роль, но и долгие недели готовился к ней. Так что же теперь, в последнюю минуту, ты перестал верить в то, что делаешь?
— Нет, в это я верю. Наш фильм — первая в моей жизни работа, когда не нужно кривить душой.
— Ты опять за свое! Тебе лишь бы сострить.
— Подожди, придет время, и ты сам поймешь, насколько я прав. Единственно искренний наш поступок — это наша смерть.
— Ну, наконец-то! Смотри, как ты ловко загнул! А не хочешь обкатать эту мысль поподробнее?
— Не хочу.
— Жаль! Но все лучше, чем ничего. Тогда мы и оставим это твоей прощальной сентенцией, только сделаем дубль. Повтори еще раз, более внятно.
— Что повторить? — борясь со сном, переспросил писатель.
— Предыдущее свое высказывание. Только перестань зевать и моргать глазами, смотри в камеру. Ну, в чем дело, забыл собственные слова, что ли? Ты сказал, что единственно искренний наш поступок — это смерть. Повторяй за мной и, если можно, старайся не закрывать глаза.
Писатель молчал.
— Ну, пошевели языком, Я. Надь! Выдай одну только фразу, и я от тебя отстану.
И эти слова остались без ответа. Оператор подошел к койке.
— Да он спит! — бросил он режиссеру.
Арон тоже подошел к койке, внимательно вгляделся в лицо Я. Надя.
— Ну и влипли же мы! — вздохнул он. — Эту разнесчастную фразу небось нельзя будет и разобрать?
— Подчистим, перепишем, и еще как сойдет.
Этого диалога писатель уже не слышал, потому что сон сморил его. На минуту Арону даже стало его жалко: к чему было мучить беднягу? Что взять с человека, который всю ночь не сомкнул глаз? Лицо Я. Надя, перед этим такое измученное, приобрело выражение покоя и умиротворенности, свойственное всем полным людям. В уголках рта блуждала улыбка, словно ему задним числом пришло в голову остроумное высказывание, которым он так и не успел поделиться.
Арон сделал знак оператору. Так был снят последний кадр, где писатель, казалось, мирно спал; на заднем плане видна была ширма, а на тумбочке у койки — цветы и лимонад.
Затем — осторожно, стараясь не поднимать шума, — режиссер и оператор стали собирать аппаратуру.
— Респиратор, быстро! — скомандовала Сильвия сестре, которая подвинула к койке какой-то очередной прибор на передвижном столике.
Арон и оператор остановились на полдороге. Да им и нельзя было пройти к двери. Пришлось наблюдать до конца всю процедуру: какой-то зонд с крохотной лампочкой на конце осторожно ввели в рот больному и через дыхательное горло протолкнули глубже, в легкие. Кто знает, для чего он, этот прибор? Доктор назвала его респиратором, тогда, очевидно, он поможет дышать безвестному больному, лицо которого было такого же сероватого оттенка, как и наволочка на подушке. Я. Надь наверняка объяснил бы назначение прибора, но, к счастью, он спит, иначе зрелище это опять вывело бы его из равновесия.
— Ну как, действует? — спросила сестра.
— Изумительно! — отозвалась Сильвия. И в этот момент заметила телевизионщиков. — А вы тут чего дожидаетесь?
— Я. Надь уснул. Просил его не будить.
— Уснул? Тем лучше, — сказала доктор, не отрывая глаз от безымянного больного. — По крайней мере не будет за нами подглядывать.
Она поднялась, давая дорогу. Наконец режиссер и оператор выбрались из палаты; вздохнув с облегчением, они сбежали по лестнице, сели в машину и поехали на телестудию.
— Ну, что скажешь? — дорогой спросил Арон.
— Сегодня он был не в форме, — заметил оператор.
— Я заранее предупреждал, что для этой роли нужен не писатель, а актер.
— Бери, что дают, — подытожил оператор.
Они приехали на студию. Арон отнес кассету с пленкой в лабораторию; он снабдил ее пометкой «срочно», еще не зная, что это — последняя лента его фильма.
Я. Надя хоронили всей телестудией.
— Он умер героем, — сказал Уларик в прощальной речи, — при исполнении служебного долга. Память о нем будет жить в сердцах телезрителей.
За гробом Я. Надя, как и следовало ожидать, тянулась нескончаемая вереница хорошеньких женщин. Арона Корома не было: друзья, ссылаясь на общественное мнение, посоветовали ему лучше не показываться на похоронах.