Помните, какие сцены он закатывал в Калинине в бане. Такие вещи мог позволить себе только дегенерат. Я как сейчас помню, как он иногда расходился. Эта сцена стоит перед моими глазами. В бане пар столбом поднимается к потолку, голые мускулистые ребята столпились вокруг Резуна. Он стоит маленький, толстенький и держит речь: «Вот вы, умники-отличники, спортсмены-разрядники, силачи. А кто из вас может потягаться со мной вот в этом? — при этих словах Резун демонстрировал свои мощные гениталии. — Не стесняйтесь, — расходился он, — покажите ваши жалкие пиписки. И вы убедитесь, кто из нас настоящий мужчина».
— Эти представления мы все хорошо помним, конечно, — не дал закончить Владимир Сергею свой монолог. — Нечто подобное встречается и в его опусе. Пытаясь скрыть свой страх и трусость за бравадой, он выдает: «Эх, был бы у меня в руках автомат Калашникова. Бросил бы я сектор предохранителя вниз на автоматический огонь. Затвор рывком назад и жутким грохотом залил бы привокзальную площадь полусонного Базеля». Ведь это похоже на сцены в бане. Ты спрашиваешь, Сережа, как он попал в ГРУ? Знаешь, для меня это тоже загадка, уравнение с несколькими неизвестными. Если бы у нас были такие тесты при приеме, как он описал в своей брехне, ему бы как своих ушей не видать разведки. Думаю, во многом попасть в нашу систему ему помогло суворовское училище. Да, да, как это ни парадоксально. Великолепная общеобразовательная подготовка, знание иностранного языка во многом сыграли свою положительную роль при приеме. Не исключаю, что кто-то и помог ему.
— Уверен, — снова заговорил Сергей, — что уже в училище у него были психические отклонения. Мы-то об этом знали ещё в Калинине. Только помалкивали. Считали детскими шалостями, и сами не соображали, и не имели понятия об этих штучках, о которых сейчас знает уже каждый школьник. Нас воспитывали совершенно по-другому. Кстати, это и привело его в конце концов, по моему мнению, к предательству.
— Скажи, Сергей, — обратился я к нему. — А в чем, собственно, выражались вот эти его детские шалости?
— И Алексей, и Володя, — ответил Сергей, — да и некоторые другие ребята из нашего взвода знают. У нас было два выродка, не хочу называть их фамилии. Их выгнали из училища, и они, насколько я знаю, плохо кончили. Вероятно, они от природы были дегенератами, сексуальными маньяками, раз проделывали с Резуном все эти штучки. Это не могло остаться незамеченным. Он опозорил наше училище, все наше суворовское братство. Его, ублюдка, убить мало. Вот Алексей с Владимиром были в Лондоне. Почему вы его там не разыскали и не придушили где-нибудь в темном углу?
— Да, действительно, мы с Володей были в Лондоне. Хотели встретиться с ним, поговорить по душам. Убивать мы его, конечно, не собирались. Стоит ли руки пачкать? Он и так уже убит, предав Родину. Существует только его оболочка, душа давно покинула его. Мы хотели через русский отдел радио Би-би-си найти его, позвонить, договориться о встрече. Но, видно, Господь Бог не хотел этой встречи.
Алексей давно стал верующим, помогал Русской православной церкви. Его речь, всегда спокойная и умная, походила на проповедь священника.
— Может быть, это и так и ты прав, не знаю, Алексей. Но его поступки продолжают наносить существенные удары по нашей Родине и зовут к отмщению, — возразил Владимир.
— Думаю, его грехи ему зачтутся. Они не останутся незамеченными. Он уже наказан, — отвечал Алексей.
— Всё-таки неплохо было бы с ним встретиться и по-нашему, по-кадетски, поговорить, — сказал я, обращаясь ко всей компании. — Интересно было бы узнать из первых рук, что его привело к предательству?
— Да что с ним встречаться? — снова возмутился Сергей. — Что у него узнавать, когда и так все ясно как белый день. Он — подонок и предатель. Говорят, раньше в КГБ было специальное подразделение, которое расправлялось с предателями, где бы они ни находились. А сейчас предатели преспокойненько разгуливают на свободе, раздают интервью направо и налево, жируют, становятся героями. Не удивлюсь, если нашему выкормышу дадут Нобелевскую премию за мир.