Шварцбергер сидел за отдельным столиком в углу ресторана и ожидал О 'Брайна. Поздоровавшись, англичанин сел за стол. Сразу подошёл учтивый официант, подал меню и удалился. По всей вероятности, Шварцбергер был частым посетителем этого заведения, и официант его хорошо знал.
— Выбирай, — сказал О 'Брайн, мельком пробежав глазами меню и передавая его своему собеседнику.
— Я думаю, как обычно, — едва взглянув, проговорил швейцарец. — Стейк по-испански.
— О' кей, — англичанин поднял руку вверх.
Мгновенно подошел официант. О 'Брайн сделал заказ. Через пару минут на столе появились два больших бокала темного пива. Завязалась неспешная беседа старых товарищей о погоде, о колебаниях на бирже, о строительстве туннеля под Ла-Маншем. Вновь подошел официант. Осведомился, можно ли подавать стейк. О 'Брайн кивнул. Официант исчез, но вскоре вновь появился, неся на массивной деревянной отполированной плите солидный, граммов на триста-четыреста, кусок толстого поджаренного мяса. На стейке плавился круглый, с большую монету кружок чесночного масла, образуя концентрические окружности. К горячему подавался необычный столовый прибор, состоящий из вилки и огромного пиратского ножа.
Мясо таяло во рту, его не надо было жевать, чесночное масло создавало удивительный вкусовой аромат. После такой большой порции в животе не ощущалось никакой тяжести. Казалось, что можно было повторить.
Выпили по чашке кофе. О 'Брайн расплатился, взял счет и предложил Шварцбергеру прогуляться к озеру. В общественных местах они никогда о деле не разговаривали.
Подойдя к озеру, О 'Брайн спросил:
— Что случилось, Фриц? Что-то срочное?
— Моя служба, — начал Шварцбергер, — сняла вчера на квартире русского такую информацию, что я принял решение вызвать тебя на экстренную встречу. Вот записи, возьми, они в пакете. Думаю, это очень тебя заинтересует.
— Если твоя информация так важна, — проговорил резидент, посмотрев на часы, — то нам придется расстаться. Горю желанием посмотреть, что ты там добыл. Извини, Фриц, большое тебе спасибо, я поехал.
Ещё через пару минут О 'Брайн мчался на машине в сторону города. Прибыв в резидентуру, срочно вызвал к себе Гордона Барраса. Тир коротко сообщил ему о случившемся и поставил магнитофонную запись. Он сам уже до приезда Гордона успел прочитать перевод записи разговора на квартире Резуна. Резидент попросил своего зама внимательно слушать и сверять правильность сделанного перевода. Из разговора супругов складывалась следующая картина. Резун пришел вчера с работы в подавленном состоянии. Отказался ужинать, на вопросы жены не отвечал, отмалчивался. Потом с ним случилась истерика. Он кричал, ругался. Успокоившись, рассказал жене, что у него был неприятный разговор с Александровым.
«Борису Михайловичу, вероятно, накапали соседи на меня, они суют свой нос во все дыры. Они ему шепнули, что я якобы завел шашни с иностранками. Видели меня пару раз в кафе с нашей соседкой-англичанкой. Шеф вызвал меня и, не дав мне сказать в свою защиту и пару слов, отматерил и выгнал из кабинета. Никакие шашни с иностранками я не крутил, — срываясь на крик, говорил жене Резун. — Все это клевета. Но разве можно в чем-нибудь убедить нашего... После разговора с шефом, — продолжал Резун, слегка успокоившись, — я остался в резидентуре. К Александрову зашел офицер по безопасности. Дверь в кабинет осталась приоткрытой, и я слышал, как шеф звонил нашему аэрофлотчику и интересовался ближайшим рейсом самолета на Москву. Уверен, они хотят меня отправить в Союз. Так что, дорогая, пакуй шмотки. А в Москве тоже не будут ни в чем разбираться. Кому я нужен? Руки мохнатой, чтобы защитить, у меня нет. Отправят у черту на кулички — это в лучшем случае».
Татьяна пыталась успокоить мужа, но он не унимался, а расходился все больше: «Все это брехня, я не виноват и не хочу уезжать!»
Он то ложился на диван, запрокидывая голову назад, то вновь вскакивал и нервно ходил по квартире. Жена давала ему успокоительное, но ничего не помогало.
«Володя, — взмолилась Татьяна, — может быть, тебе следует ещё раз пойти к шефу и попытаться с ним поговорить, объяснить?»