Он мог возразить начальству, отстаивать упорно свои взгляды, даже если они и не соответствовали действительности. Про таких людей говорят: втемяшится в башку какая блажь, колом ее не выбьешь. Он всегда, казалось, был чем-то озабочен и недоволен. Проходя по коридору управления, он не замечал младших по званию, не отвечал на их приветствия.
Где-то в стороне мелькнула освещенная огнями рекламы и дорожными знаками американской фирмы «ЗМ» автострада Женева — Цюрих, и машина, сбавив скорость, свернула и, нырнув под виадук, пошла по узкой, не очень освещенной однорядной дороге, поднимаясь в гору на перевал. На крутых поворотах стояли большие щиты, покрытые тонкой флюоресцирующей пленкой, которые вспыхивали ярким пламенем, отражая свет фар машины и предупреждая водителя об опасности на повороте. Город скоро остался где-то позади внизу. Впереди были горы, покрытые хвойными деревьями.
Резун сидел молча и почти ни о чем не думал. Волнение прошло. Теперь он знал наверняка, сидя в машине с английскими дипломатическими номерами: он вне опасности. «Как бы там ни было, а шкуру свою я спас и унес ноги от КГБ!» — думал Владимир. Татьяна, которая после сильного нервного срыва впала в какое-то безвольное, безразличное состояние, больше всего его беспокоила. Он боялся новых срывов, не зная, как она поведет себя в дальнейшем. Ему казалось, что она не осознала, что с ними случилось и что им предстоит еще испытать.
Проехав километров шестьдесят по гористой лесистой местности, машина свернула на грунтовую дорогу и вскоре остановилась у отдельно стоящей виллы с большим участком, огороженным глухим забором.
Ворота открылись, и две машины одна за другой въехали на участок и остановились на асфальтированной площадке у парадного подъезда, освещенного небольшими тусклыми фонарями. Гостей ждали. В холле горел слабый свет.
Резунов разместили на втором этаже. Дети после поездки в машине даже не проснулись. Татьяна, едва прикоснувшись к подушке, сразу уснула мертвым сном. А вот Владимир долго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок. Лежал с открытыми глазами и думал, думал, думал. На душе было неспокойно. А что, если всю эту история с отправкой его в Союз придумали англичане? И никакая опасность ему не грозила, а он поверил, струсил? Он старался отогнать прочь эту мысль, но она, как змея подколодная, возвращалась и раздражала.
На следующее утро, проснувшись и придя в себя от действия психотропных таблеток, которыми ее усиленно пичкали «заботливые» англичане, Татьяна начала плакать, впала в истерику. Она просила мужа позвонить в советское посольство, узнать что-нибудь. Ей не хотелось верить, что советское руководство приняло несправедливое и суровое решение об отправке их в Союз. Ей казалось, что произошла какая-то нелепая, дикая ошибка и что еще можно все исправить. Когда она думала о том, что никогда больше в жизни не увидит свою мать, отца, брата, ей становилось дурно, сердце обливалось кровью. Женская интуиция подсказывала ей, что здесь что-то не так.
Резун по ее просьбе три раза звонил с виллы в советское посольство. Англичане не препятствовали этому. Дежурный по посольству, узнав, кто с ним говорит, совершенно не удивился звонку и не выразил какой-либо озабоченности. Владимиру показалось, что исчезновение его и его семьи никого не взволновало и не тронуло. Никому не было никакого дела до него. Похоже, дежурный по посольству даже не знал о случившимся ЧП в советской колонии.
В конце концов Татьяну, не без помощи таблеток, удалось успокоить. Она снова впала в какое-то меланхолическое, безразличное ко всему состояние.