По время шло, а дружка моего все не было. Я терялся в догадках. В моих ушах звучал его голос, в памяти соединялось все, что урывками поведал он о себе. У отца рыбная торговля. Человек он скупой, грубый, обижает мать. Леонид поссорился с ним и никогда больше в семью не вернется. Уже успел хлебнуть нужды, и голода, и унижения. Чем так жить, лучше умереть за народ…
Наконец наступила минута, когда я понял — Леонид не придет. Нет, не явится — наш костер остудил его пыл…
— Как же так? — спросил я в горькой растерянности дядю Васю, когда отряд вернулся. — Еще и бой не начался, а он…
— Что ты, парень! Давно уже бой идет! Ты же видел, как солдат бился, как себя победил, — это что, не бой?.. А студент твой сдался, сломался, рухнул. Ведь бой‑то сперва в тебе самом. Главное — знать, за что дерешься…
Дядя Вася ушел в Смольный, понес лишнюю винтовку.
Все так же гремели грузовики и двигались вооруженные люди. Я смотрел на окна Смольного, и мне показалось, что свет в них стал еще тусклее. Что такое? Не погас бы совсем…
За спиной раздался цокот копыт, крики. Обернулся — катит извозчик. Сердце даже оборвалось: неужели дровяной купец вернулся? Может, и Керенский с ним?
Подняли ружья — остановили. Нет, не купец. Сидит в пролетке батюшка. Объясняет: умирает на Охте человек, хочет в грехах покаяться. Вызвали батюшку по телефону — вот он и едет.
— Ладно, езжай, толькой другой дорогой.
И опять пошли у огня разговоры. О жизни и о смерти, о совести и о правде…
Уже за полночь. И вот, словно ветер тронул деревья, совсем по–другому зашумела площадь. Наверно, что‑то случилось. Все ближе и ближе этот непонятный гул — и тревожный, и словно бы радостный.
А тут подбегает и дядя Вася.
— Братцы, новость‑то какая! Ленин уже там — в Смольном! Уже лично направляет дело…
Мы к нему: сам его видел? Какой он?
— Не видел. Только понял, ребята, наших сил утроилось!
И сразу дает команду:
— Стройся! — И ко мне: — Михаил, веди к себе на станцию. Берем под свое начало.
Здорово! Очень это мне по душе!
Идем. А мне каждый шаг — что пытка, хромаю даже.
Я же на босу ногу… Однако топаю впереди.
— Дядя Вася, заметил, какой свет в Смольном? Совсем замирает.
— Да, не ярко горит.
— А зачем, спрашивается, в соседний монастырь даем? Или вот в гимназию? Смотри, ночь на дворе, а они жгут вовсю, наверно, шушера там всякая собралась.
Дядя Вася сделал поворот, хотел заглянуть в гимназию, потом махнул рукой — время терять нельзя.
— Отключить их надо! — предлагаю я решительно. — Тогда и в Смольном загорится поярче.
— Дело говоришь! — одобряет Матвей. — И в монастыре горело как на балу.
— Так, так, —соглашается дядя Вася. — Еще что?
— Охрану надо поставить на разгрузку угля. Пока разгружаем, половину тащит себе улица.
— Тоже верно. Еще что?.. Давай, давай, Михаил…
Приходим на станцию. Вызываем дежурного. Дядя Вася показывает ему свой мандат, потом кивает на меня:
— Знакомы?
— А как же! Наш кочегар…
— Так вот, до особого распоряжения он тут у вас за главного. Понятно?
— Ясно.
— А пока, — продолжает дядя Вася, —будьте любезны, примите меры, чтобы монастырь и гимназию отключить. Без промедления. И чтобы в Смольном, где в настоящий момент находится сам товарищ Ленин, электричество светило как надо. Тоже ясно?
В груди у меня просто бухает: и боязно мне, и радуюсь…
Дядя Вася сам расставляет охрану, обещает прислать людей в подмогу и на прощанье говорит:
— Ты думай, Михаил, что там надо еще. Ты теперь всю жизнь думать обязан.
Первым делом я бросаюсь к себе в кочегарку, к своим товарищам. И здесь неожиданно вижу свои милые, желанные, такие разудобные сапоги, из которых торчат мягкие чистые портянки… Мама… Значит, не прокляла!
…Вечером 25 октября, договорившись с Матвеем, бегу «на минутку» к Смольному. Все окна ярко освещены. В правом крыле, где угадывается большой зал, празднично сияют люстры. Хорошо! Я знаю, что теперь этот свет надежный — меры приняты.
Потом я пробираюсь к своему костру. Он пылает, как и вчера. И, как вчера, вокруг стоят люди с винтовками, ждут приказа. Я всматриваюсь в лица — нет ли здесь дяди Васи?
Не видно. Говорят, главный бой идет сейчас у Зимнего. И мне становится ясно — дядя Вася, конечно, там…
Борис Лавренев
ВЫСТРЕЛ С НЕВЫ
23 октября 1917 года шел мелкий дождь. «Аврора» стояла у стенки Франко–русского завода. Место это было хорошо знакомо старому крейсеру. Это было место его рождения. С этих стапелей в 1900 году новорожденная «Аврора» под гром оркестра и салют, «в присутствии их императорских величеств», скользя по намыленным бревнам, сошла в черную невскую воду, чтобы начать свою долгую боевую жизнь с трагического похода царской эскадры к Цусимскому проливу.