Борис Стрельников взял со столика рюмку и подошел к дивану, на котором полулежала Леночка. Лицо у него было сумрачным, растерянным.
- Начали! - сказал Грановский.
Стало тихо. Только из фойе доносилось приглушенное бархатными шторами гудение пылесоса. Уборщицы готовили театр к вечернему спектаклю.
- Нет, не могу, - сказал Стрельников и поставил рюмку на столик. Андрей Илларионович, мне нужен еще день... Я не готов играть равнодушного убийцу.
Грановский смешно надул губы, совсем как обиженный мальчик, и минуту стоял в нерешительности.
- Андрей Илларионович, - тихо сказала Разумова. - Ну дайте ему денек, он с ножичком порепетирует.
Все засмеялись, а Стрельников зло посмотрел на актрису.
- Ладно, ладно, - Грановский поднял успокаивающим жестом руки к груди. - Я тебя понимаю, Боря. Отложим эту сцену. Нечего смеяться, Разумова! Я буду рад, если ты станешь так же серьезно думать о своих ролях. На сегодня все кончено.
Он сделал несколько шагов, но внезапно круто развернулся и быстро подошел к Стрельникову.
- Ты, Боря, в суд сходил бы, что ли. На убийцу поглядеть... - начал он энергично, но вдруг замолчал, словно какая-то новая мысль, несогласная с высказанной, пришла ему в голову. Досадливо сморщившись, Грановский махнул рукой и оглянулся по сторонам. Увидев Корнилова, он спустился со сцены, подхватил его под руку и провел к себе.
В кабинете главного режиссера было тепло и уютно. Большая бронзовая нимфа грациозно держала над головой светильник. На стенах висели потускневшие от времени афиши.
- По рюмке коньячку? - спросил Грановский, открывая старинный, красного дерева бар.
- Спасибо. Я должен в управление ехать, - отказался Корнилов.
- А я выпью с вашего разрешения. Что-то разволновался сегодня. - Он налил себе в хрустальную рюмку, сел напротив подполковника. - Ну что вы скажете, дружок? Недовольны? У вас такой хмурый вид...
Корнилов улыбнулся:
- Не обращайте внимания. Дела заели. Да и человек я скучный. Улыбаюсь редко.
- А ваше мнение о пьесе, об актерах, товарищ скучный человек?
- О пьесе мы с вами уже говорили, Андрей Илларионович, - ответил Корнилов. - С точки зрения уголовного розыска - все в ажуре.
- Ох и хитрец же вы, товарищ подполковник! - Грановский выпил коньяк и поставил рюмку на стол. - А если серьезно?
- Если серьезно, то пока говорить еще рано. - Корнилов виновато улыбнулся. - Мне время на раздумья требуется. Театрал-то я аховский.
- Ну а все же? - настаивал Грановский.
Корнилов молчал, внимательно разглядывая афиши.
Андрей Илларионович ждал, нервно сцепляя и расцепляя ладони.
- Пьеса неплохая, - неторопливо начал подполковник. - Сюжет лихо закручен. Публика у нас такое любит. Аншлаг на год обеспечен...
Грановский хотел что-то возразить, но Корнилов предостерегающе поднял руку. Режиссер улыбнулся и промолчал.
- Неплохая пьеса, Андрей Илларионович, - продолжал Корнилов. - Идея нужная: сколь веревочка ни вьется... Но таких пьес можно сотни состряпать. Сотни! И сюжеты еще закрученнее придумать. Да вы к нам в уголовный розыск приходите - мы вам такого порасскажем.
- Так за чем дело стало? - весело спросил Грановский.
- Ну а дальше-то что? - как-то вяло отозвался Корнилов.
- То есть как это: дальше что? - удивился режиссер.
- А так... Посмотрел я эту пьесу - ничего нового. С чем пришел, с тем и ушел.
- Да чего вы хотите от театра, от пьесы? Какого нового? - В голосе Грановского чувствовалось легкое раздражение. Корнилов уловил это и засмеялся.
- Вы, Андрей Илларионович, не обращайте внимания на мои умствования. Я предупреждал о своей некомпетентности. Но знаете, когда идешь в театр или книжку раскрываешь, всегда хочется что-то новенькое о себе узнать... А в общем-то пьеса нормальная. Мне показалось только, что герои в ней слишком одноцветные...
- Ну давайте, давайте! Топчите, - уже незлобиво проворчал Грановский. - Сам напросился.
- Правда, одноцветные. А ведь в каждом человеке и доброе и злое уживается.
- Это уж достоевщина пошла.
- А достоевщина - это плохо или хорошо? Молчите? Я вам, Андрей Илларионович, хочу засвидетельствовать: мой опыт общения с людьми подтверждает, что в одном человеке могут соседствовать и доброе и недоброе...
- Перед вашим опытом я снимаю шляпу, - сказал Грановский. - Вы бы рассказали про свои дела.
- Наши дела как сажа бела.
- Да уж это-то воистину так! С такими подонками небось приходится дело иметь! Я одного не понимаю, - горячо заговорил Грановский. - Ну что мы нянчимся с ними? Читаешь в газете: человек убийство совершил, а ему восемь лет. Что же это такое, дружок? Где же карающая рука закона?
Корнилов замолчал.
- Ну что вы молчите? Сказать нечего? Вот то-то же! - словно бы обрадовался режиссер. - По глазам вижу: согласны со мной.
- Согласен, согласен, - поднял руки Игорь Васильевич. - Законы наши нуждаются в совершенствовании. Не всегда, правда, в сторону ужесточения наказаний...
- Вы мне скажите, Игорь Васильевич, как на духу скажите, - спросил вдруг режиссер, внимательно заглядывая в глаза Корнилову, - какое преступление вам лично, вам как человеку, наиболее омерзительно?
- Взяточничество, - твердо сказал Корнилов. - Лихоимство всех мастей...
- Взяточничество? - разочарованно переспросил Грановский. - Но есть же более мерзкие вещи.
- Самое мерзкое - лихоимство, - горячо запротестовал Игорь Васильевич. - Вот - чудище обло, огромно... Это чудище может прикинуться самой невинностью, а заражает все вокруг. Ученые провели недавно такое исследование: предложили большой группе людей оценить по степени тяжести десять преступлений. И знаете, какой результат? У всех опрошенных групп дача взятки оказалась на последнем месте... А ведь это порождает двойную мораль...
- Так! - Грановский сделал энергичный жест рукой, нацелив длинный палец на Корнилова.
- Но если говорить вообще, то меня больше пугает не само преступление, - сказал Игорь Васильевич, - а готовность некоторых людей совершить его... - Заметив недоуменный взгляд Грановского, Корнилов добавил извиняющимся тоном: - Может быть, это я слишком упрощенно? - Он прищурился, будто пытался разглядеть что-то далекое. - Да нет, пожалуй, именно это я и хотел сказать. Меня пугает, что некоторые люди больше боятся карающего меча закона, чем голоса собственной совести, собственного разума. - Он заговорил с необыкновенной горячностью: - Вот представьте себе - иное существо может прожить долгую жизнь, не совершив ни разу не то что преступления - проступка не совершив. Всю свою долгую жизнь такое существо аккуратно покупало в трамвае билет, не брало чужого. А почему? Только из-за страха быть пойманным! Человечишка этот не украл ни разу только потому, что боялся - посадят! И не убил поэтому! Понимаете?