— Мы еще и до Москвы доберемся. И будешь ты, Ефрем Жильцов, каким-нибудь министром в новом правительстве, вроде Родзянки или Керенского, тыщу терочных заводов отдадут в твою власть. Именитым человеком станешь.
И кружилась голова Ефрема. Тыща терочных!.. А они с отцом паровичок один хотели купить. Эх ты... В фаэтоне со стеклянными дверями у стен своего собственного завода по выработке патоки и других сладостей. Поглаживая цепочку золотых часов (эх, как часто с завистью наблюдал все это Ефрем Жильцов в Андронове), идет в обход хозяйства. Паровичок, глотающий чурки, как иная девка семечки на вечорке. Фу-фу-фу — поплевывает горький дымок труба паровичка. Грохочет лоток мойки от падающей картошки. Женщины и подростки со всей округи деревянными лопатами и рогачами сваливают ее в поток воды. Омытые картошины наперегонки несутся в деревянную пасть, а оттуда суются под железные зубы вальцов. С писком, визгом, с чавканьем трется крахмал. Вот он в чанах — колышется, подымается красно-розово-белая пена — как тесто в огромной деже. А Михаил Антонович... Нет, там он уже будет покрикивать, Ефрем Яковлевич Жильцов, заложив за спину руки, хмуря брови недовольно:
— Повеселей нагибайтесь, бабы. Не в церкви, не богу молитесь. Это богу, как голому, не надо бояться раззора... Повеселей, пошел-пошел...
Так веселеет рабочий люд у него, у Ефрема Жильцова, что и передохнуть, и пот вытереть рукавом некогда. Зато, как и у Михаила Антоныча, вырастут вскоре каменные домины, сушилки, терочные... Эх, ты...
Кружилась голова. А Васька орал, потрясая над головой наганом:
— И пусть Ефрем будет у нас Оса. Пусть, как жалом, жалит большевиков попереди всех.
Под «ура» звенели кружки и стаканы...
Молчалив и угрюм стал «именитый человек». Не тыща терочных, а темный лес. Не кресло министра, а нары в землянке или скамья в сторожке, а то и просто яма под густым кустом. Уши всегда чутки, рука всегда с наганом. И сколько раз он ждал «освободителей», веря словам Васьки Срубова. Сначала Колчака, потом Деникина, даже Врангеля с японцами. Теперь вот матросы восстали.
Оса вдруг ясно представил, как подымаются в небо жерла дальнобойных орудий кораблей. Гудя, мчатся снаряды сюда, в игумновские леса. Валятся с хрустом сосны и березы, разбегаются в панике красные отряды...
И опять — (ох, наваждение!) — фаэтон... паровичок... лотки, гремящие от падающей дождем картошки... Красно-розово-белая пена крахмала, выпирающая из чанов...
И, разгоряченный такой картиной, быстро сбросил ноги на пол. Тотчас же сел Васька.
— Куда это ты, Ефрем?
— Рана ноет, — хмуро ответил. — Спасу нет... К доктору надо. Вот ободняет, и тронусь в дорогу.
Зашелся в кашле у печи дядька Аким, звякнул крышкой чайника. Загремел обрез Симки по кирпичам, и сам он спустился по лесенке на пол.
— Я тоже пойду в город.
— Ну-ну, — буркнул Оса. — Только для того, чтоб цапнули нас обоих.
— Пусть идет, — как приказал Срубов. — Для повады. Да и вдвоем надежнее.
Оса помолчал, а в душе загорелась злоба.
Ненавидит Оса Ваську. За то, что главный Васька, а прикрывается Ефремом, его именем. На него всё, на Осу: и жутко разинутые рты повешенных, и кровь расстрелянных, и желтый дым горящих соломенных крыш... Всё на него. Два течения в банде. Одно — Васька да Симка, другое — он да Павел Розов, сын священника и бывший «народный учитель». Вот теперь еще Мышков. Был вроде с Симкой да Васькой, а теперь льнет к Ефрему... Ненавидит Оса Срубова, а Срубов ненавидит его. За то, что Ефрем против жестокого обращения с крестьянами. Потому что ждет: вот придет время — и этот простой мужик, круша сельсоветы и кооперативы, армией сам явится к ним в леса... А Срубов только орет да наганом помахивает. Раз выполняет законы да приказы Советской власти — значит, бей простого мужика, значит, вешай его, жги его дом.
Глаза выкатит по-бешеному, того и гляди бросится с наганом, с ножом ли. И сейчас смотрит не мигая, даже шею вытянул. И нехотя сдался Оса:
— Нарвемся коль на патруль, оба сложим головы за один раз.
И еще добавил:
— В субботу или в воскресенье, около полудня, в сушилке в Андронове, что за усадьбой Мышкова, должен быть Филипп Овинов. Патроны привезет и пироксилин... Если достанет. Кому-то идти...
Все молчали. Первым хрипло отозвался Срубов:
— Мышкову надо. И домой к жене наведается.