«У-у, ннарод!» — часто закипал отец. Его не радовало, что жить стали лучше. Чем лучше-то? Сундуки набили, глухих заборов понастроили? Чему радоваться-то? Бабы перестали у колодцев собираться, на завалинках только старухи и посиживали по праздникам. А молодые где?.. Даже на ребятишках отцов взгляд не отдыхал, не видел он ничего хорошего и за ними. И в чем же его вина? Это беда его была, и ее ли стесняться?
Николай вспомнил, что отец никогда и на праздник Девятого мая к школе не ходил, спасался на сеялках или за какой другой работой. Одну юбилейную медаль ему завозил председатель сельсовета и отдал матери. Николай помнил, как плакала мать над этой коробочкой, как утащил он потом медаль и закинул ее в старый бригадный колодец. А мать после этого плакала совсем уж безутешно…
Что-то начало давить, распирать грудь, стесняя дыхание, и это не от Тимкина кулака, подумал Николай, не-ет… Что-то прохлопал он в своей жизни. Прохлопал, прохлопал… Давно, еще в самом начале.
Николай встал и заходил по кухне. Нервно, не попадая на половик, как еще девять месяцев назад, когда прижимала его боль, язва эта. Теперь он здоров. Здоров, чего там — вон какой кулачище словил и похаживает. И собрался долго жить. Собрался, собрался… Только как жить-то? Как? Чтобы перед собственным сыном не было стыдно, чтобы тому не было стыдно за Сынка-папку…
Неожиданно быстро вернулась Катерина.
— Ты чего? — настороженно спросила от двери.
— А чего?
— Ну, ходишь-то. Болит?
— Болит, — Николай, как ему вдруг захотелось, с вызовом посмотрел на жену.
Катерина шагнула и обессиленно опустилась на топчан. Размотала шаль, стянула мокрое полотенце с головы. Николай отвернулся и прошелся до холодильника. Легче всего было сказать сейчас: «А все из-за тебя…» Не поднимая головы, он вернулся к двери, поворотил… Он что-то хотел изобразить сейчас, но хоть бы одна путная мыслишка проскочила.
И вдруг Николай услышал, что жена его плачет. Господи, когда он последний раз слышал-то… Он и не знал, как умеет плакать его Катерина.
А она и не умела. Всхлипывала, протяжно, хрипло и тихо тянула: «гы-ы-ы, гы-ы-ы…» Николай вовсе растерялся.
— Ты, — он подступил поближе, — ты чего?
Катерина не поднимала головы, не поднимала рук, которые уронила промеж пол распахнувшегося халата.
— Ка-ать, — позвал Николай. — Ну, чего ты в самом деле…
— Так, — жена всхлипнула, — так ведь болит же…
— Да как болит-то? — Николай вдруг опустился перед ней на колени. — Хорошо болит.
Всхлипнув, Катерина недоверчиво посмотрела на него.
— Я здоровый стал, — заторопился Николай, не зная тоже, куда девать руки. — Тимка врезал, а я ничего… Ты поняла?
Катерина быстро шмыгнула носом.
— А говоришь — болит?
— Да по-разному болеют люди, — Николай не знал, как бы это попонятнее. — Ну, я не знаю… Плохо мне, а вроде так и надо. Поняла?
Катерина отерла лицо мокрым полотенцем.
— Ты раздевайся. — Николай поднялся. — Сухое надень…
Горнешная дверь скрипнула, и они опять увидели Витьку.
— Ты че, сынок? — спросила Катерина. Сынишка отпустил дверь и подбежал к ней.
— Ах ты, мой ма-аленький, — Катерина притянула его к себе. — Ой, да ты босиком! А пол-то, как лед… Коль, возьми его, а то я мокрая.
Витька молча отстранился от матери и убежал к себе. Николай и Катерина переглянулись.
— Ты правду сказал?
Николай кивнул.
Катерина поднялась, шагнула к нему и уткнулась в плечо лбом. Николай неуверенно обхватил ее, ничего не чувствуя под старым, толстым ватным пальто. Но он чувствовал горячий лоб жены, вдыхал горьковатый дух ее мокрых волос, и это было хорошо.
Пока Катерина переодевалась за шифоньером, Николай стоял рядом, и она не прогоняла его.
— Ты че подумал-то? — все-таки спросила она уже в постели, после ласк и после всего.
— Я к тебе хотел, — прошептал Николай, — а думать и не думал ничего. Так, дряни всякой накопилось.
— И никакой дряни нету, — Катерина влажно чмокнула его куда-то в нос. — Главное, обошлось все. Живи и не думай… Спи.
— Угу, — Николай уже готов был и правда уснуть, забыться.
— Пашка, чай, не проболтается, — без особого беспокойства проговорила Катерина, и это напоминание ожгло Николая.