— А все равно весело было, — сказала Катерина.
— А это че? — спросил Витька.
А это была темная, словно промасленная насквозь, доска-икона. Они притихли. Николай осторожно положил икону на стол и уже не знал, надо ли продолжать рыться в старом сундуке. Катерина опустилась рядом на колени и достала из сундука стопку полотенец, у некоторых края были с вышивкой.
— И ведь никто не догадался, когда хоронили, — тихо сказал Николай. — Тетка Оничка свои приносила…
— Ой, а я-то, — виновато сказала Катерина, — стоял сундук и стоял… Я же не знала ничего.
Теперь Николай сам склонился над сундуком. Он не стал вытаскивать коричневые и черные теткины юбки, ситцевые кофты, только отвернул их целым пластом в сторону. Попался отрез какой-то не нынешней материи, и показалось белесое полотно. Николай выпрямился, стоя на коленях, осторожно вытащил пересмотренные уже вещи, положил на пол.
— Гляди, сынок, — проговорил тихо и поднял из сундука отцову гимнастерку, такую маленькую, с измятыми черными погонами, с темными пуговичками. Там, где гимнастерка была порвана, они увидели швы, прошитые «через край» толстыми нитками, бросились в глаза почти совсем белые подмышки, обтрепавшиеся рукава. Николай вспомнил, каким щеголем пришел из армии сам, и молчал, удерживая гимнастерку за плечи. Словно бы натрудившийся пахарь снял ее с разгоряченного тела, но, выстиранная, пролежавшая четыре десятка лет в сундуке, она не сохранила прежних запахов, и нужна была крепкая память, чтобы представить сейчас, сколько пота, сколько дождей, а может быть, и малых слезинок впитала она. А эти темные пятна…
— Это отцова? — спросила Катерина.
Николай кивнул и повесил гимнастерку на откинутую крышку сундука.
На самом дне они увидели дерматиновый портфельчик с оторванными ручкой и застежкой. Николай еще помнил, как блестела застежка, как щелкала она, ею даже солнечных зайчиков можно было пускать в классе…
— Это че? — спросил Витька.
— Это, сынок, мой портфельчик, — сказал Николай, он вынул его и положил на стол.
— А я и не знала ничего, — проговорила Катерина.
Николай, скрывая волнение, стал опрастывать портфель. На стол легли: черный теткин поминальник со стершимся золотым крестиком на обложке, перевязанные ниткой бумаги, цветной платочек, старые почерневшие ножницы, спички в жестяной коробке, маленькая, раскрашенная красным и ярко-зеленым фотокарточка какой-то иконы и тяжеленький холстинный сверточек. Николай заглянул в портфель и отложил его. Катерина потянулась было за ножницами, но не взяла.
Николай придвинул табуретку, сел и развернул холстинку. Тускло блеснули отцовы награды, и он облегченно вздохнул: уцелели.
— Красная Звезда, — назвал он и положил орден перед Витькой. — За Сталинград. За отвагу. За Кенигсберг. За отвагу. За победу над Германией, — и замолчал, опустив руки.
— Это че? — настороженно спросил Витька.
— Это дедушка Сережа нам на память оставил, — сказал Николай. — Больше мы их в сундук не положим.
Катерина взяла в руки орден, потерла о халат.
— У папы тоже такая была, — сказала, — Васька маленьким еще куда-то запропастил.
Николай взял поминальник, раскрыл ссохшиеся желтые страницы. Одна половина страниц тут была «за здравие», а другая «за упокой». На первой было записано, чернилами и простым карандашом: Иван, Мария, Пелагея, Семен, Сергей, Полина, Николай. До середины поминальника шли пустые страницы, а потом опять: Евдоким, Афанасий, Степанида, Иван, Мария, Пелагея, Семен, Сергей, Полина. За этими косыми строчками надо было видеть свою родословную, но дальше имен отца с матерью Николаю пробиться было невозможно. Все деды и дядья, по утверждению тетки Матрены, были хорошими, работящими, а какими на самом деле — поди теперь разберись…
Николай разрезал ножницами нитки и стал перебирать бумаги. И справки тут были, и квитанции, и облигации попадались, но один листок Николай задержал в руках и положил перед собой за стол. Когда-то он был свернут треугольником, и было это письмо отца с фронта. Запинаясь и показывая Катерине неясные места, Николай прочитал:
«Дорогая сестричка Мотя, кланяется тебе брат Сергей Акимов. Письмо твое, дорогая сестричка, получил неделю назад и узнал, что ты жива и здорова. Я тоже жив и здоров, о чем спешу сообщить. Не печалься, дорогая сестричка, что не попадут ко мне шерстяные носки, которые ты связала. Мне достались варежки, а в них записка, что связала Соня Кадергулова из Казахстана. Пишу тебе, дорогая сестричка, перед боем. Я сыт и здоров. Напиши, как ты живешь, как поживает известная тебе Полина. С солдатским приветом — Акимов».