Выступление Капуркина дополнительных вопросов не вызвало, и он с достоинством отнес себя на место. На трибуне его сменил начальник Агропромхимии Жаров, должностное лицо из породы непотопляемых. Два года назад мы недоумевали, как это новое и, главное, нужное дело доверили именно ему, но сам-то он, наверное, еще двадцать лет назад разучился чему-либо удивляться. Ораторский волапюк он знал в совершенстве и быстро добрался до заверений в стремлении приложить все силы…
— Так я не понял, — подал голос Карманов, — какую долю составила органика, вывезенная вашими мехотрядами на поля?
— Львиную, — тотчас ответил Жаров. — Львиную долю, Константин Феоктистович, — повторил он под смех из зала.
— Ну, все ясно, — усмехнулся Карманов и выразительно посмотрел на Глотова; тот с достоинством понимающего человека совершил согласный кивок и, в отсутствие Рыженкова, сам поднялся с места, чтобы объявить по бумажке следующего оратора.
Мне, сидящему в зале, стало неловко перед Кармановым. Я-то знал, как надо было сейчас вести себя на трибуне, какие слова говорить, но с комсомольских времен меня никто ни о чем таком не спрашивал. Завтра мне придется готовить выступления Капуркина и того же Жарова в разворот по пленуму, но я с о з н а т е л ь н о не стану их причесывать, как делал раньше, — и это все, чем я мог отмежеваться от них.
Прошел уже час, но ничего интересного не происходило. Поднимающиеся на трибуну четко были сориентированы на сидящего рядом Карманова и отчитывались перед ним, что мало соответствовало духу его собственного выступления. В адрес райкома и его секретарей снова не было произнесено ни слова критики, но Карманов, судя по задаваемым вопросам, не замечал этого, а принимал и принимал отчеты, явно облегчая задачу очередного оратора. Выступило на пленуме девять человек.
Когда на трибуне осваивался директор совхоза Багров, в зал снова вошел Дерюгин, и особого любопытства его появление не вызвало. Но, переговорив с Глотовым, он не улетучился, а повернулся лицом к залу. Глотов поднялся, и выступавший примолк.
— Товарищи, — прозвучало в мгновенной тишине. — Только что засвидетельствована смерть кандидата в члены райкома, председателя колхоза «Весна» Шорохова Александра… Николаевича. Я правильно назвал? — не понижая тона, спросил Глотов, и Дерюгин, не оборачиваясь к нему, энергично кивнул.
Ну что, сказать, что известие сразило меня? Что земля поплыла из-под ног… Ничего толком не соображая, я однако успел заметить, как поморщился Карманов.
— Медицинское заключение ожидается, — добавил Глотов и слегка развел руки. — Горькое известие, Шорохова и я хорошо помню, но ничего не поделаешь, будем продолжать нашу работу.
Но все происходящее в зале уже потеряло смысл. Выслушивать очередную сводку цифр было оскорбительным, да это понимал и сам Багров, поспешно закругливший свое выступление. Карманов даже головы не повернул в его сторону.
Я сидел и соображал, каким образом выбраться из зала. Я не родственник, не врач, не сослуживец… Поднимись с места председатель Петровского сельсовета, я бы вмиг присоединился, но тот оставался на месте, сидел, опустив голову. Я не чувствовал ни горя, ни тоски, а только какое-то суетливое беспокойство. Чего ради мы тут сидим?! Я еще не соображал, что Сане Шорохову уже ничем не поможешь.
И вдруг из зала, в тот момент, когда объявили выступление председателя райисполкома Потапова, попросилась какая-то женщина. Держа ее записку в руках, Глотов разрешил. Почти в самом конце зала застучали каблучки, и я рванулся с места, отдавив ногу жуткому соседу справа. На меня зашикали было, но Глотов молчал, и я вышел из зала впереди той женщины. Вслед за стуком закрывшейся двери я услышал позади себя какой-то обморочный вскрик, обернулся, но, прислонившись к колонне, женщина все же держалась на ногах, и я выскочил на улицу.
Трудно сказать, что теперь гнало меня к больнице. Там никто не нуждался в моей помощи, никому не нужны были мои слезы, пусть они и не собирались литься… Может быть, любопытство влекло меня туда, к застывшему Санину телу, которое сейчас шьет и порет хирург, получающий полставки патологоанатома? Может быть…
Мне мешали листы лощеной бумаги, на которых был напечатан текст выступления Карманова, и я то скручивал их трубкой, то складывал пополам, пока, сложив вчетверо, не сунул в карман. Я делал это на ходу и выглядел, надо думать, картинно. Этакий герой в смятении чувств…