— Разве это порядок? — слышалось. — Как все равно, что бездетные живем…
С нами покуривал паренек из газеты, и неподалеку от него кто-то посетовал:
— Только и читаешь: не по-хозяйски, бесхозяйственность… Ну, вот, допустим, собрался я стать хозяином. Че мне делать?
— Языком поменьше молоть, — ответили свои же.
— Ладно! Стал я немым…
— Ну, и работай.
— Тьфу! А я че делаю?
— Лучше работайте, — посоветовал корреспондент. — Как дома.
— Если он начнет как дома работать, ему штаны придется вскладчину покупать!
И смех — значит, Витухин там, человек-то еще…
— Товарищи! — прямо взмолился Ревунков после перерыва. — Выступили шесть человек, и еще ползала руки тянут…
— Га-а-а! — ответили мы.
— Я предлагаю дать слово еще двоим…
— Га-а!
— …и прекратить прения! У нас двенадцать вопросов повестки дня впереди!
— Га-а-а!
В общем, не напугал он нас этой повесткой, и окорот сделали только после того, как еще пятеро высказались. Начинал-то каждый о своем, а приходил все к одному: разукрупнить бригады. С этих позиций мы потом и предвыборную платформу Гончарука уточняли, в пот и краску человека вогнали.
Пока дочерпывали повестку дня, кое за кем жены, ребятишки приходили да так и оставались в зале, как на бесплатном кино, потому что уже ни один вопрос без шума не решался. Даже на выборах пенсионного совета забуксовали на добрых полчаса, после чего тот самый Делов (Егор Кузьмич, оказывается) с собрания ушел, потому что его кандидатуру сняли как бесполезную.
А колхоз так и настояли переименовать.
— Не, ну, вы, мужики, даете! — ухмыльнулся повеселевший Гончарук. — Это сколько же нам бумаг придется переделывать! Печать переливать… Хорошо еще железобетонную стелу на въезде не установили.
— Вовремя, что и говорить!
— Какую еще стелу? Сам говоришь, бытовку на ферме не на что оборудовать, а сам?..
Председателю пришлось пожалеть об утрате бдительности и, наверное, ругнув себя за неосторожную оговорку, он первым поднял руку за переименование нашего колхоза имени В. И. Чапаева в «Лопуховский». Главный из районных представителей, бегавший звонить по начальству, не возражал. Он даже похвалил нас за верное понимание установок на демократию и самостоятельность в принятии решений. Хотя, про «установки» он напрасно ввернул — это в конце концов даже обидно.
Вопрос о разделении бригад мы согласились решить в рабочем порядке, а зря. Зажует его правление. Гончарук ведь не случайно обмолвился, что, мол, звенья не попробовали путем, а уж давай, бригады расформировывай — так, мол, дело не пойдет…
Портрет Василия Ивановича Чапаева, с таким задушевным старанием (на коне!) нарисованный лет десять назад Колей Дядиным, из правления решили не убирать.
— Пусть напоминает, — сказал тот районный представитель. — Прибавите в работе — наградой вам будет восстановление имени гениального полководца!
Вот такой зануда оказался. Фамилия этого человека Свергин, звать Илья Ильич, чтоб знали. Он за наш колхоз перед райкомом отвечать будет. Ну, не гадство?.. А вообще-то свергины эти всю жизнь возле председателей вьются, илюшки эти…
И, наверное, у каждого шум стоял в голове, когда расходились темной ночью по домам. Молчали. Только все Витухин кому-то доказывал, что это только для простых колхозников в магазине — томатный сок, а к Гончаруку гости не чаи гонять отправились — свет-то, мол, во всех окнах, как в ресторане… Но никого эти смелые догадки не задевали.
Когда Егор Кузьмич Делов собирался на колхозное собрание, к старухе его пришла широко известная даже и за пределами Лопуховки шаболда Ховроньиха. Переступив порог и наткнувшись на Егора Кузьмича, застегивавшего полушубок, гостья ойкнула и замерла в дверях.
— Христос с тобой, Егор Кузьмич, — произнесла она ошарашенно. — Я ведь думала, ты уже там…
— Туда, — с нажимом произнес Егор Кузьмич, — туда мне еще рановато, годами не вышел.
— Да ты проходи, сестриц, — подсуетилась хозяйка. — Некого бояться.
— Вас испугаешь! — усмехнулся Егор Кузьмич, натягивая рукавицы. — Начнете языки чесать… Чтоб за три часа кончили! — установил он регламент и ушел.
Такой срок он и себе положил, но собрание неожиданно затянулось. Народец нахлынул, зашумел, и, когда добрались наконец до утверждения акта ревкомиссии, с начала собрания пролетело уже четыре часа с хвостиком. Егору Кузьмичу показалось, что он помолодел за эти четыре часа, и тем страшнее показался ему удар, обрушившийся на него, когда приступили к выборам пенсионного совета.