В эту ночь Вальди понял очень многое. Наверное, он понял совсем не то, что ему казалось, а что-то гораздо более глубокое и тяжкое, но это понимание было еще спрятано от него самого. Он не спал — болела нижняя губа, офицер во время допроса ударил его по лицу, не во время даже, а первым делом, как только Вальди ввели, этот офицер быстро подошел и ударил его наотмашь по лицу, губа приобрела металлический вкус. Ничего другого Вальди и не понял, и не запомнил — он был далеко, он осознавал вещи, большие, чем эта комната, и чем мама, и губа, и письмо, которое ему читали вслух — то письмо, которое он нес на себе, он даже не спросил себя, как они его все-таки нашли. Он не слышал того, что у него спрашивали, и не слышал, как на него топали ногами, и не слышал о том, что его расстреляют завтра утром.
Он соображал, лихорадочно и поспешно, и за час допроса в Валдении прошел год. Он выяснил, что против него замышляли заговор, и расстрелял 100 заговорщиков на Мармеладной площади, в Фисташковом фонтане. Он обнес кисельные берега колючей проволокой и стал выдавать пайки всем жителям Валдении. Мая исчезла из Валдении. Когда в 4 часа утра подошедший отряд армии занял лесной штаб оккупантов, расстрелял штабистов и привез их, его и Жерара, обратно в освобожденный город — Вальди не знал об этом: 300 человек строили посреди Валдена шоколадный завод, и он надзирал за ними. Когда мама, плача, схватила Вальди в охапку и прижимала к покрытому инеем воротнику старой шубки, Вальди тоже плакал от счастья: он придумал шапку-невидимку и был теперь в безопасности.
Реставратор
Картошка была мелкая, сероватого оттенка, вся в каких-то буграх и впадинах, но другой не бывало, и он не имел претензий.
Балтазар стоял, переминаясь с ноги на ногу, и смотрел в окно, а девушка сидела на импровизированной скамье — два чурбана и оструганная доска. От ее взгляда Вану становилось неприятно, как от прикосновения к мокрице. Впрочем, так бывало и с другими пациентами. «Родственница?» — спросил Ван. Балтазар промычал что-то и оценивающе глянул на Вана, явно прикидывая — как отвечать. «Обрюхатил девчонку и теперь боится, что я жене донесу», — подумал Ван, но девчонка была не просто напугана, у нее был шок, это он видел без картинки, просто — как врач. «Ну так как?» — спросил он. Балтазар вдохнул, выдохнул, обдал луковым запахом и сказал, словно в воду прыгнул:
— Я ее в лесу нашел, за госпиталем. После бомбежки.
— Больная, стало быть? — спросил Ван.
— Я тоже думал — больная, — сказал Балтазар. — Только у нее рука была ранена, видно — осколком.
— Ну и что? — не понял Ван.
Балтазар подошел к девушке, взял плетью висящую руку, причем девушка даже не шевельнулась, и размотал повязку. Вдоль запястья шел уже сравнительно подсохший рубец, облепленный чем-то бледно-розовым.
— Чем это ты ее мазал? — Недоверчиво спросил Ван.
— Ты смотри, смотри, — сказал Балтазар и потыкал в рубец пальцем.
Ван присмотрелся. Видимо, разматывая бинт, Балтазар задел рубец, и теперь в одной из точек слабо сочилась полупрозрачная бледно-розовая жидкость. Кровь. Ван с трудом перевел дух. Это надо было осмыслить. Осмысливание шло медленно, мозг сопротивлялся и недоверчиво подсовывал рациональные объяснения — освещение, показалось, сукровица… Все это было не так. У этой девчонки, черт ее занес сюда, черт ее занес в этот госпиталь, а потом черт ее занес на Балтазарову тропу, черт, черт, черт, у нее была бледно-розовая прозрачная кровь. Точка.
— Кому ты говорил? — спросил он сдавленно.
— Никому, — шепотом ответил Балтазар. — Я ее к тебе потащил.
— Правильно сделал, — сказал Ван, и почему-то Вану сделалось легче, словно вещи начали становиться на свои места. — Иди в ту комнату и жди. Я ей займусь.