В эту пятницу она работала с 4-х утра. На проходной, как всегда, стояли два охранника. Олле показалось, что они смотрят на нее странно, и на всякий случай она проверила пальцами кофточку — не расстегнулись ли пуговицы. Пуговицы были в порядке, и у нее возникло жуткое подозрение, что они подкуплены «Этим». Один из охранников сделал шаг вперед. Олла гигантским скачком отпрянула назад, оказалась у входа в левый коридор и помчалась по направлению к складам, рассчитав, что, спрятавшись среди ящиков, она сумеет доползти до окна, выбить его и выбраться наружу. Влетев в двери склада, она упала и откатилась за ящики с консервированной фасолью. Поджав ноги так сильно, что коленки уперлись в подбородок, она попыталась затаиться, ей казалось, что сердце ее грохочет, она никак не могла восстановить дыхание и в ужасе думала, что громкое прерывистое сопение выдаст ее погоне. Попытавшись взять себя в руки, она осторожно выглянула из-за ящиков.
В пропитанном пылью и запахом мочи помещении склада висела тишина. За ней не гнались. Когда она вышла на задний двор, начинало светать. Было холодно, воздух был влажен, и под платьем она тут же покрылась гусиной кожей. Олла сделала несколько шагов и онемела. Над кучей мусора в углу двора белели в молочных сумерках прелестные цветки. Она подошла поближе и наклонилась. В нос ей ударило зловоние лежалых отходов, но она не замечала этого, а только смотрела на цветы, пытаясь понять, откуда им было взяться здесь, таким чистым и нежным. Наклонившись еще ниже, она хотела погладить белый лепесток и вдруг отпрянула в таком же паническом ужасе, как тот, который охватил ее на проходной несколько часов назад. Светло-зеленый стебель поднимался из серого шишковатого клубня. На пустыре за консервным заводом проросла картошка.
В цех Олла не пошла, решив сказаться больной. Ее заливала краска при одной мысли о необходимости встретиться с охранниками на проходной. Она вернулась в свою конуру, легла на кровать и тихонько заговорила сама с собой, обращаясь к себе по имени, жалея и успокаивая. Она заставила себя думать и пришла к выводу, что ее состояние вполне понятно и ничуть не постыдно, — на нее ведь покушались, никто не смог бы сохранить мужество и спокойствие в таких обстоятельствах, она, Олла, и так большой молодец, она не поддалась панике, продолжает работать; с другой стороны, не надо дразнить гусей, в этом городе ее все-таки многие знают, ее можно вычислить. Лучше уехать. Поезда ходили плохо, но Олла была знакома с начальником станции, тот был когда-то однокурсником Робби, и один из немногих успел даже побывать в их домике на берегу. Билеты он тебе достанет, тихонько говорила себе Олла, получи на заводе расчет, этих денег хватит на билет и еще останется на первые пару дней. Сейчас война, говорила себе Олла, рабочие руки нужны везде, заводы, госпитали, ты везде устроишься, ты ведь не гнушаешься черной работы. У тебя есть опыт, ты была медсестрой. Тут ей в голову пришла блестящая мысль — боже, как она не подумала об этом раньше, надо пойти в военкомат и попроситься медсестрой на фронт! Все время двигаться с войсками с места на место, никому ее не найти, и вдобавок она будет приносить реальную пользу. Она вскочила и засобиралась. Уложив два платья, старый медсестринский халат (пригодится теперь, недаром сохранила!) и мелочи, она пошла с чемоданчиком в цех, найти мастера и взять расчет. Робби надо будет написать об этом решении, если он в прежнем состоянии, он будет рад и горд, а если состояние уже переменилось, — что ж, он тогда все равно не будет ей писать. Робби в последнее время занимал ее меньше, слишком много сил уходило на обеспечение собственной безопасности, она корила себя за это, и мысль о том, чтобы, как и он, пойти на фронт, показалась ей в этом свете еще лучше.