Нашел ее в кокпите, сидящей с чашкой кофе.
— Будешь? — спросила она.
— Нет, потом. — Не нужно кофеин в себя лить, если собираешься на что-то серьезное. Там и так возбудишься, стимуляторы не нужны. — Ярек со мной пойдет.
Лицо ее закаменело, чашка со стуком встала на блюдце, кофе расплескался.
— Ты уже совсем рехнулся? Я не отпущу.
— Понимаешь, — я подался вперед, опираясь на локти и глядя ей в глаза — серые и злые, — у нас нет выбора.
— Майк.
— Майк старый и медленный, но дело совсем не в этом. — Я пытался понять, слышит ли она меня вообще, или уже слышит только себя. — Если мы с Майком вдвоем погибнем, то вы останетесь здесь навсегда. И погибнете тоже.
— А если вы погибнете с Яреком, то мы не погибнем?
Она тоже подалась вперед, так, словно собиралась вцепиться мне в глаза.
— Вы с Сашкой останетесь в живых. И Майк довезет вас до Портсмута, а там на лодку сядет еще и Майк-младший, и вдвоем они вас хоть вокруг света провезут.
— У нас еды не хватит на вокруг света, ты это понимаешь? Мы все равно погибнем.
— Вы найдете других людей. Люди наверняка выжили, где-то они есть. Пойдете на острова в Канале, на Джерси, например, туда вам продуктов хватит и там можно будет выжить. Есть шансы. А если погибнет еще и Майк — шансов нет вообще. Никаких.
Она смотрела на меня, явно желая, но боясь задать вопрос. Но я на него и так ответил, провидцем не надо быть, чтобы его угадать:
— Один я не справлюсь. Кто-то должен прикрывать сзади.
Янина так ничего и не сказала. Она просто долго смотрела на меня, пока на глазах у нее не появились слезы, затем она вскочила, швырнула за борт чашку, кофейник — и ушла в рубку.
Я выиграл, но никакой радости от такой победы не испытал. Совсем. На душе тоска — хоть вой. Хоть бы она понимала, что мне такие решения даются даже тяжелее, чем ей. Просто… просто деваться все равно некуда. Не-ку-да. Все. Или так, или нам хана. Одно могу сказать, что если я смогу спасти сына, разменяв себя на него — я и секунды думать не буду. Может быть, поэтому она ничего и не сказала, потому что знает. Я за любого из них себя хоть под пресс, хоть на органы продам, никаких проблем и сомнений.
От трагического до смешного всего один шаг, и это работает при любых обстоятельствах. Я думаю, что и у адских врат обреченные грешники хохочут, если есть повод. Сын появился из каюты во всем блеске настоящего крутого парня — на нем были огромные джинсы, висящие ниже задницы, такая же гигантская майка и кепка с блестящей этикеткой на козырьке, причем козырек этот смотрел вбок. Кроссовки были тоже из тех, что покупались вроде как для спорта в «Футлокерс» и каждый раз оказывались попугайской расцветки, блестящими и с вывернутыми наружу языками.
— Заинько, ты с ума сошел? — первое, что смог сказать я, когда продышался после согнувшего меня пополам приступа хохота. — Ты в кого вырядился?
В этом весь Ярек, ему лишь бы выглядеть крутым и модным. При этом самое ценное его качество — полное отсутствие застенчивости. Его невозможно высмеять, задеть или оскорбить, как над ним ни смейся — он радостно с тобой соглашается. Но ничего не меняется.
— Гангста, — уверенно сказал он.
— Я те щас дам гангсту, — так же уверенно ответил я. — Нас убьют и сожрут, когда ты в своих одежках запутаешься и когда штаны свалятся.
— Я подтяну, когда пойдем.
— Ты подтянешь прямо сейчас, — заявил я. — А если точнее, то сменишь на треники. — Треники — это единственное у него, что можно натянуть выше задницы, а не ниже. — И кроссовки должны быть те, в которых ты в спортзале, понял?
Он закатил глаза, но спорить не стал, просто повернулся и вразвалочку, по-утиному, как настоящий гангста из гетто, потопал в каюту. Сидящий рядом Майк с интересом слушал беседу, но не комментировал. Ярека же его присутствие никак не смущало, его вообще ничего и никогда не смущает. Тоже ведь, наверное, очень полезное в жизни качество, позавидовать можно.
Вернулся он минут через пять, при этом выглядел почти нормально. Почти.
— Штаны выше, — указал я пальцем. — Не в негров из гетто играем, нас убить могут. Ты думай хоть иногда, что ли.
Будто я прямо под свисающей майкой не разгляжу, где пояс штанов. Я ведь только на пояс смотрю, а не на то, где мотня висит.
— О'кей, — сказал он, скроив недовольную рожу и подтянув треники почти до требуемого уровня.
— Ярек, мне проще самому пойти, чем с таким помощником.
Проняло. Он вдруг еще подтянул штаны и изобразил внимание. Это нормально, это у него вроде как знак примирения, подчинения несправедливостям этого мира.