Чай они пили весело и шумно.
Мама носилась по комнатам, лёгкая и быстрая, и уже не хлопала дверями, не гремела стульями. Всё в их квартире стало как и раньше, до того неприятного спора, — уютно, мирно, светло.
Мама перестала читать на тахте толстые книги с жёлтыми страницами, пахнущими пылью и мышами, перестала, как капитан с корабельного мостика, отдавать приказания Надьке и вела себя, как рядовой матрос, и как-то раз даже крутила в мясорубке мясо. Она вылетала во двор за Алёшей, и он уже не въезжал в подъезд на подошвах сандалий: он охотно откликался и бежал домой.
Просто непонятно, что стало с мамой после того вечера. Наверно, она всё-таки поняла, что отца нужно отпустить в Антарктиду. Поняла, и ей самой от этого стало так радостно…
Шли дни. Алёша не тратил даром времени и деятельно готовился к экспедиции. Он тайком от матери начал обливаться в ванной холодной водой. Ежедневно обеими руками, сопя и краснея, выжимал пылесос и десять раз подтягивался на двери. Он даже сдружился с дворовым псом Мишкой, которого раньше боялся, — собака могла пригодиться.
Игорь и Серёжка, которые предали его тогда в дождь, больше не интересовали Алёшу. Какими ничтожными показались все их забавы и проделки по сравнению с тем огромным и таинственным, что надвигалось на Алёшу!
И вот однажды отец вернулся с работы позднее, чем обычно. Алёша смотрел на него и не узнавал. Утром ещё шутил, смеялся, а теперь как-то сразу потемнел, осунулся. Глаза погасли, плечи чуть-чуть ссутулились. И ступал он по ковру как-то приглушённо, неуверенно, словно был не у себя дома. Не говоря ни слова, он разделся и ушёл к себе в кабинет.
Алёша подошёл на цыпочках к двери кабинета и глянул в глазок замочной скважины.
Отец лежал на диване, заложив за голову большие руки с вспухшими венами, смотрел в потолок и, сжимая в зубах трубку, курил. Густой синий дым иногда закрывал лицо, отец не разгонял его, и дым медленно оседал на диван, на пол. Отец смотрел в одну точку, затягивался, выпускал дым…
Алёша осторожно толкнул дверь, вошёл, остановился у дивана:
— Ну что ты, папа?
— А… это ты, Алёша… — Отец слегка отвернулся и стал смотреть уже не на потолок, а на стену, обвешанную, картами. Лицо какое-то пятнистое, щёки запали.
Холодок смутной догадки пробежал по Алёшиной спине. Он стоял у дивана и неподвижно смотрел на отца.
В кабинете стало как-то тесно, письменный стол и шкафы увеличились в размерах, а стены и потолок сдвинулись. За пеленой дыма расплывались корешки книг и карты. Дым начинал окутывать Алёшу. Его голова слегка закружилась.
— Не поедешь? — тихо спросил он.
— Не поеду…
В кабинете стало так тихо, что еле слышное металлическое тиканье маленьких часов на отцовской руке вдруг заполнило весь кабинет.
— А твоя Антарктида?.. Ты ведь так хотел…
— Хотел, — произнёс отец и рукой стал разгонять перед собой дым. — Мало ли чего человек хочет…
Отец устало сел, поднёс ладонь к голове сына, чтоб погладить его. Но рука так и не коснулась волос: Алёша отпрянул, выскочил из кабинета и, задыхаясь от подступающих слёз, бросился на улицу. Он больше не мог оставаться дома. Он не хотел видеть отца, не мог простить ему малодушия. Он, Алёша, своей жизни не пожалел бы, хоть сейчас уехал бы, только скажи… Эх, папа!
На улице дул сильный ветер, нёс пыль, обрывки газет, раскачивал высокие тополя и трепал синий матросский воротничок мальчика, прижавшегося лбом к холодной железной ограде. Дул ветер, и по небу медлительно и торжественно плыли облака, тяжёлые и грузные, как айсберги Антарктиды.
1956
Гауптвахта
У высокого берега Западной Двины перед строем «синих» медленно расхаживал Всеволод, размахивая треугольным флагом. С лыжами в руках слушали мальчики чёткий, отрывистый голос своего вожатого. Они готовились к штурму крепости, которую на противоположном берегу из снега возвели «зелёные» — шестиклассники другой школы. На стене этой крепости и нужно было водрузить флаг.
Мороз стоял свирепый. Даже тёплые валенки не могли уберечь ноги от холода. Ребята пританцовывали на снегу, подталкивали друг друга плечами, хлопали варежкой о варежку.
И вот, когда Всеволод. уверенным юношеским баском отдавал последние распоряжения, в строю послышался вкрадчивый шёпот. Сперва он был тихий и осторожный, но с каждой секундой становился громче и назойливей.
— Чего лезешь не в своё дело? — шипел один голос. — Тебя не назначили, стой и не шебурши.