Я взял эту блузочку и поднёс к лицу – она пахла мамой, её телом, её духами Chanel N5.
Я закрыл глаза, и мне показалось, что мама и я, как прежде, сидим на диване рядышком и играем в "слова".
В последние недели, когда мама могла сделать лишь несколько шагов, когда она уже не могла отчётливо написать исходное слово и просила меня написать его большими буквами, тогда я уже стал у неё выигрывать. Но с трудом.
Я кладу мамину блузочку в пластиковый мешок, где лежат другие вещи для сдачи в магазин для бедных.
Пусть какая-то женщина обрадуется маминой блузке и, взглянув на себя в зеркало, произнесёт слово радости.
И это будет ещё одно слово о моей маме.
Самое безопасное место
Самое безопасное место для гуляния во время эпидемии коронавируса – это кладбище.
– Здравствуйте, дорогие! – говорю я, подойдя к могиле моих родителей, – Ну, как вы там?
Я начинаю с ними разговаривать. Но в основном говорю я, а мама с папой лишь поддакивают. Вернее, молчат. Но ведь молчание – знак согласия.
Пришло время прощаться.
– Будьте счастливы! – произношу я и бреду к машине по пустынной дорожке.
Даже после своей смерти, папа с мамой продолжают заботиться о моём здоровье, поселившись там, где я не могу заразиться от людей.
Папина скамейка
Это была папина последняя осень. Я катил его инвалидное кресло к близкому озеру, там у скамейки недалеко от воды, в которой плавали упавшие листья, мы останавливались. Я и мама садились на скамейку, а папа сидел рядом в своём кресле, ноги его уже не держали.
– Посмотри, папа, какая красота, – говорил я, пытаясь отвлечь его от чёрных мыслей на золото листьев.
Но папу уже ничего не интересовало, кроме непрерывных раздумий о болезни, которой у него не было, но он свято верил в её прогрессирующий и смертельный характер. Так папа верил во много того, что он сам вообразил, и переубедить его было невозможно.
Я пытался его разговорить, вызвать на воспоминания о светлых днях нашей жизни, и мама мне пыталась помочь. Но папа отвечал односложно и был мрачен, несмотря на тёплую и солнечную осень.
Так мы сидели минут десять, потом папе надоедало, и мы возвращались домой. Я катил перед собой инвалидное кресло, говорил что-то маме, тревожно смотрящей на его угрюмый профиль. А я смотрел на папин седой затылок.
Я вспомнил, как я, маленький мальчик, тёр ладошкой этот затылок в густых каштановых волосах, сидя на заднем сиденьи «Москвича» – мы возвращались с дачи домой поздно вечером, папу клонило в сон, и он попросил меня потереть ему затылок, чтобы он не заснул за рулём.
Я провёл рукой по седым волосам на папином затылке, но он сейчас не обратил на это внимания – я не мог отогнать от него подступающий вечный сон.
Недавно, гуляя вокруг озера, я заметил, что от скамейки, которую я стал называть «папиной», остался только железобетонный остов, а гладкие деревянные рейки, образующие сидение и спинку, исчезли. Остался лишь скелет скамейки. Каждый раз, проходя мимо неё, я грустил, что она стала неузнаваемой.
Когда я приехал к папе в гости на кладбище, я сказал ему, что его скамейка умерла.
Но вот я увидел папину скамейку заново обросшей деревянной плотью сидения и спинки.
Меня сразу потянуло к папе, на его могилу, на кладбище, которое соседствует с этим озером.
Я подошёл к памятнику, погладил его полированную гранитную плоть, на которой было высечено папино земное имя, и сказал:
– Пап, твоя скамейка воскресла. Слышишь?
Дни рождения и смерти
Я всегда помнил и помню дни рождения папы и мамы. Но я никак не могу запомнить ни день, ни год их смерти, хотя это произошло лишь несколько лет назад.
Это, наверно, потому, что они не умирали вовсе, а уехали в длительный круиз и вот-вот вернутся.
А если их слишком долго не будет, то мне станет ждать невмоготу, и я их нагоню.
Только во сне
Мне снилось, что я пришёл домой, и все картины, которые висели на стенах исчезли, а вместо них – пустые рамы. На некоторые наклеены постеры с множеством маленьких домиков.
Тут я вижу папу и маму и бросаюсь к ним с пылающим вопросом: Что произошло? Где картины?
У папы, как в последние годы его жизни, безразличный вид, и на моё возмущение он вяло отвечает, что какая-то женщина пришла и предложила поменять картины на эти постеры.
Я бросаюсь к маме, и она, как бывало, примирительно говорит, что эти постеры с домиками, вообще-то говоря, ей нравятся.
Моему возмущению нет предела – и я просыпаюсь.
"Какой никчёмный сон, – подумал я. – Но зато с родителями повидался."