Кэрри задохнулся от ярости:
— Вы не смеете так со мной разговаривать!
— Объясните мне, почему? — Сенатор усмехнулся. Эту усмешку нельзя было назвать приятной. — По вашим меркам я старик, но пусть это вам не мешает, если вы собираетесь пустить в ход кулаки. В тех краях, где я вырос, с таким слабаком, как вы, справился бы и ребенок.
Кэрри умолк в нерешительности.
— А вы, остальные, — продолжал сенатор, — осадите назад. Губернатор хочет объяснить вам, что нужно делать, так слушайте, черт вас возьми!
Губернатор вдруг рассмеялся.
— Я все уже сказал, — ответил он. Показал рукой: — Взгляните!
Все обернулись. Со стороны выбитых окон приближался вертолет, и раскатистый рев его двигателей с каждой секундой становился все громче.
В вертолете.
«Господи, — говорил себе Кронски, — в этом чудовище можно просидеть всю жизнь и так и не научиться держаться на ногах. Корабли, даже маленькие, даже в штормовом море раскачиваются в каком-то ритме. Но этот вертолет только болтается и подпрыгивает, и как этот чертов сержант представляет, что он, Кронски, умудрится куда-нибудь пропасть, а тем более в те окна, один Бог знает».
И его желудок болтался и подпрыгивал, и Кронски глотал, глотал, глотал слюну и глубоко вдыхал свежий воздух.
Он уже видел в окнах лица, которые смотрели на вертолет, как на чудо.
Пилот взглянул на Кронски. В глазах его был вопрос.
— Ближе, — заорал Кронски, — ближе, черт побери! Он молил Бога, чтобы ему удался первый же выстрел и он мог бы вернуться на твердую землю или хотя бы на твердую крышу Торгового центра.
Пилот кивнул. Шевельнул ручку управления, как будто она была такой хрупкой, что могла сломаться у него в руке.
Башня поплыла в их сторону. Лица внутри стали отчетливей. Качка и вибрация усилились.
— Ближе нельзя, — крикнул пилот. — Стреляй отсюда.
Люди внутри зашевелились, отбежали в сторону. Какой-то огромный детина — это был шеф пожарной охраны — подгонял их, размахивая руками.
Кронски установил пушку и попытался прицелиться. В прицеле мелькали, то сверкающий шпиль башни, то ряды нетронутых окон ниже банкетного зала. Да, ну и в дерьмо же он влип!
Он напряг голос и заорал изо всех сил:
— Какого хрена, ты что, не можешь не дергаться?
Из зала было видно напряженное лицо Кронски, наконец пушка выстрелила. В жутком реве моторов выстрел не был слышен, но тонкую стрелу гарпуна все увидели сразу. Он влетел в окно, ударился о противоположную стену и, сверкая, отлетел на пол.
Шеф пожарной охраны и несколько официантов бросились на него и крепко ухватили гарпун и линь.
Вертолет закачался и начал удаляться, на ходу распуская линь. Кто-то завизжал. Его пример оказался заразительным.
Постовой Шеннон с четырьмя швами под свежей повязкой на лице уже снова стоял с Барнсом у барьеров.
— Мне доводилось читать про такое, — сказал Шеннон, — но мог бы ты поверить, что однажды увидишь это собственными глазами?
Он обвел широким жестом площадь, паутину шлангов, мечущихся пожарных, дым, валивший из разбитых окон на фасаде здания, столб дыма у вершины Башни и высоко в небе — вертолет, казавшийся рядом с гигантским зданием невероятно крохотным.
— Ах ты, ирландская гиена, — сказал Барнс, но в его голосе не было злобы.
— Да, недурной костерок, — сказал Шеннон, — в самом деле. — Он помолчал. — Ну да, Френк, я знаю, что это звучит кровожадно, но это факт. Почему всегда сбегается столько людей? Потому, что этот огромный костер возбуждает, потому что тут попахивает адским пламенем.
— А что ты ощущаешь на месте тяжелой аварии? — спросил Барнс. — Когда всюду вокруг валяются трупы? И лужи крови?
— Ну нет, это совсем иное. То всегда происходит из-за людского безумия. Но здесь — здесь нечто великолепное. Ты только посмотри! Пламя уже достает до половины этого чудовищного домины! Видишь?
— Вижу, — ответил Барнс. И, немного помолчав, добавил: — Единственное, что приходит мне в голову, это «Готтердаммерунг».
— Выражайся по-английски, ты, черная рожа.
— Пожар Валгаллы, — ответил Барнс, — царства богов, которое превратилось в пепел.
Шеннон промолчал и, не отрываясь, глядел вверх.
— Это жутко, — наконец сказал он, — но великолепно.
Нат, прижимая телефонную трубку плечом и, держа в руках рацию, сказал, ни к кому в трейлере не обращаясь: