Тириш передал, что, к сожалению, вернуться не сможет — важное совещание. От Шмельца позвонили, чтоб на его присутствие не рассчитывали ввиду трагических событий в семье. А Вольрих, вызванный к Хельге Хорстман, заявил по телефону: «Знаете, да пошли вы все! То есть я хочу сказать, что, к сожалению, вернуться не смогу».
Теперь ничего уже не мешало повеселиться от души. Особенно когда исчез и Хорст Фане, формально — заместитель, фактически — истинный шеф-редактор газеты. С «малышкой» они удалились в сторонку, где им никто не помешает. Правда, перед этим Фане еще раз взял текст своей завтрашней статьи и попытался кое-что поправить. Усилил некоторые формулировки насчет того, что демократию недопустимо каждому толковать по-своему и только для себя, и наконец решил, что исключит из текста оборот «некоторые люди» и будет прямо называть имена. Прежде всего — Вардайнера.
— Изумительно, — выдохнула «малышка», восторженно взирая на него.
Фане притянул ее к себе, но, что-то вспомнив, вызвал курьера и швырнул ему рукопись:
— Немедленно отдайте в набор. Когда закончат, пусть начинают печатать.
Сейчас он был сам себе хозяин и пользовался этим.
Вызвав гитариста Братнера из редакционного ансамбля, велел тому включить магнитофон.
— А ты мне тут изобрази что-нибудь чувствительное, мы с «малышкой» на минутку удалимся. — Имел он в виду пустой и полутемный кабинет Шмельца. — Двери оставим приоткрытыми.
Шмельц все еще бессильно лежал в кресле. Пес метался вокруг него, опустив нос к земле, словно в поисках свежих следов. Келлер терпеливо, ни слова не говоря, ждал, пока Шмельц придет в себя.
— Ужасно, что за люди вокруг нас. Разве он человек? — Шмельц явно имел в виду Циммермана.
— Вы что, не можете понять, — перебил его Келлер, — что Циммерман тоже лишился сна, но при этом держит себя в руках. И между прочим, никого не обвиняет. К примеру, вашего сына!
— Моего сына?
— А разве это было не заметно? — спросил Келлер. — Ведь в их отношениях Амадей был более сильным и решительным партнером. И кстати, ведь это он был за рулем…
— Но вся эта трагедия произошла потому, что их преследовали ваши люди! — возмутился Шмельц. — Циммерман натравил полицию на собственного сына!
— Но это можно объяснить и иначе, — поправил Келлер. — Например, так: он пытался обеспечить их безопасность и помешать наделать новых глупостей. И ему это почти удалось. Потому-то именно вам нужно бы понять и помочь ему. Вы-то знали, где скрываются Амадей и его приятель Манфред. А когда полиция узнала, что они на вашей вилле в Клостернойланде, было слишком поздно — ребят кто-то предупредил.
— Но не я! — патетически воскликнул Шмельц.
— Разумеется, нет! — с нескрываемой иронией подтвердил Келлер. — В этом вы могли бы поклясться, и притом не покривить душой. Потому что Амадея предупредил Хесслер. Он ведь был свидетелем вашего ночного разговора с комиссаром в «Грандотеле». И, услышав, о чем идет речь, тут же позвонил вашему сыну: вам даже не надо было ему ничего приказывать, даже намекать!
— Может быть! И даже весьма вероятно! — с нескрываемым облегчением воскликнул Шмельц. — Как я рад, что вы все поняли!
— Не за что, — заверил его Келлер, придерживая беспокойного пса. — Если бы не звонок Хесслера, полиция задержала бы ребят и отправила в безопасное место. Только Хесслер постарался, чтобы они могли сбежать и отправиться навстречу смерти!
— Да, — превозмогая себя, признал Шмельц. — Можно взглянуть на это и так.
— В смерти обоих мальчиков виновен Хесслер, — уверенно констатировал Келлер. — Но это не все, что на его совести.
— Не верю. Гансик всегда был мне настоящим другом, — почти торжественно заявил Шмельц. — Всегда он вел себя преданно и бескорыстно.
— Об этом можете не рассказывать, — остановил его Келлер, — все это нам, так сказать, известно официально.
— Поэтому хочу предупредить, — повысил голос Анатоль Шмельц, — чтобы вы не вздумали напрасно обвинять этого любезного и надежного человека. У него свои недостатки, он мог допустить ошибку — такое случается с каждым. Но я всецело на его стороне. Надеюсь, вы понимаете, что может означать для вас это мое заявление.
— Я на вашем месте был бы поосторожнее, доктор Шмельц. Если вы будете и впредь так настойчиво защищать Хесслера, мы можем сделать вывод, что вы его покрываете.
— Я его покрываю? Помилуйте, что за выражение?
Анатоль Шмельц даже не заметил, что проглотил наживку, которую подсунул Келлер, и попался «старому лису» на удочку.
— Если я так решительно защищаю Хесслера, то потому, что испытываю к нему чувство благодарности, что меня связывает с ним многолетняя дружба…