— Мне кажется, у тебя возникли проблемы с Карлом Россом, — сказала она Полю. Действительно, их разговор на повышенных тонах то и дело перекрывал обычный шум за ужином.
— Карл просто типичный уэстчестерский засранец, — ответил Поль.
«То, что он может шутить, — уже хороший признак», — подумала Патти, стараясь не замечать глубокую горечь, звучавшую в голосе Поля.
— Типичный уэстчестерский, — повторила она, — но ведь он из Де Мойна в штате Айова.
— Откуда бы он ни был, это не имеет значения. Будь он из Де Мойна, как Карл, или из Южной Каролины, как Пит Грейнджер, или с какой-то горы на Западе, как тот ковбой Нат Вильсон, — голос Поля сорвался, и они ехали молча.
Патти все же продолжила:
— Что тебе сделал Нат? Мне он всегда казался порядочным человеком. Папе тоже.
— Вся эта проклятая контора Бена Колдуэлла — сплошные вундеркинды. Это одно из условий приема к ним.
Патти засмеялась. «Не обращай внимания», — говорила она себе, но не обращать внимания было чем дальше, тем труднее.
— И чуть что, получают от шефа по попке? А может быть, он ставит их в угол?
Мысли Поля уже снова вернулись к Карлу Россу.
— Это один из тех типов, которые всегда говорят: «между прочим, я тут кое-что слышал…» И всегда слышат одни гадости…
Патти удивленно спросила:
— Нат?
— При чем здесь Нат? — Голос Поля зазвучал резко и воинственно.
«О Господи, — подумала Патти, — как же мы далеки друг от друга?»
— Я не знала, о ком ты говоришь. Кто все время слышит всякие гадости?
— Карл Росс, черт возьми. Не Нат. Тот никогда ничего не слышит. Тот видит только свои бумаги и то, что по ним построено. Тот…
— Я всегда думала, что он тебе нравится, — сказала Патти. — И Зиб тоже.
Последовала долга пауза. Ночной пейзаж вокруг них уносился в темноте размазанным пятном.
— Люди меняются, — наконец сказал Поль.
У нее было желание намекнуть, что и он тоже раньше не бросался банальными фразами. Но ей удалось его подавить.
— Это правда, — согласилась она, — значит, изменился Нат? Или Зиб? — И потом, отвечая на один из своих вопросов, сказала: — Знаешь, это движение за эмансипацию женщин, по которому Зиб так сходит с ума, кажется мыльным пузырем, с которым непонятно почему все так носятся. Разумеется, нужно признать, что с ее фигурой можно не носить бюстгальтера, между прочим, как и с моей, но мне и в голову не приходит ходить так, чтобы на мне все болталось.
— Зиб, кстати, отличная девчонка. — В этом заключении не было и тени сомнения. Оно повисло в окружающей темноте как нечто светящееся.
У Патти внутри вначале что-то замерло, потом ее охватили сомнения и, наконец, они перешли в уверенность, почти ощущение непоправимой беды, которое она если когда и переживала, то только в страшном сне. И наконец, пришло чувство вины перед самой собой, за всю слепоту, за непонимание того, что она уже давно вступила в ряды жен неверных мужей.
«Ах, Боже, — сказала она себе, — какое несчастье». Но ще она, та нестерпимая боль, которую она должна бы испытывать? «Наверно, позднее, — подумала она, — когда я останусь одна и осознаю весь этот ужас». Тогда же она спокойно ответила:
— Значит, изменился Нат.
— Да. — И все.
— В какую сторону?
— Не хочу говорить об этом.
— Почему, милый?
И здесь у него прорвалось копившееся весь вечер раздражение.
— Какого еще черта, это что, допрос? Если я терпеть не могу этого ковбойского ублюдка, так что мне теперь, искать для этого уважительные причины?
И Патти тоже взорвалась.
— Интересно, что ты ему сделал, что теперь его терпеть не можешь?
— Ты что хочешь сказать? — Поль помолчал. — Собираешься корчить из себя психоаналитика?
— Человек чаще всего не любит тех, — продолжала Патти, — кому сам когда-нибудь сдёлал гадость.
— Это наверняка одна из заповедей Берта.
— Не думаю, что папа когда-нибудь пошел на такое. — Голос Патти звучал сдержанно, но не оставлял сомнений в ее правоте. — Он брал верх по-всякому — в работе, в выпивке, в кулачном бою, это да, и в интеллекте тоже. Но всегда играл честно, никогда не нападал из-за угла.
— Ты хочешь сказать, что я — наоборот? На что это ты намекаешь?
Патти не торопилась с ответом. Потом спокойно спросила:
— Так все и было, дорогой? Поэтому ты и бесишься?
В темноте машины лицо Поля казалось смазанным пятном, лишенным всякого выражения. Когда наконец он заговорил, голос звучал уже гораздо спокойнее.