"Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь тем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал…"
И много еще чего прибавил; в частности —
"…что наша общественная жизнь — грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, что равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние…"
Спрашивается — как переделать такой документ в лозунг нынешней лояльности?
А легко. Допустим, вы — знаменитый киноартист, мужественный такой одухотворенный красавец. И вручают вам на старости лет гос. премию. И ждут спича с оттенком.
Вы берете первую из приведенных фраз — отбрасываете половину — начинаете прямо: "Я клянусь честью…" У портных это называется – заштуковать.
Получается, что и через 170 лет после Пушкина лет вы ни за что на свете не хотели бы для своей страны другой истории — например, без гражданской войны или без ГУЛАГа. Овация.
Таков ритуал. В прошлом году был перевран (правда, еще площе) бедняга Маяковский.
В будущем, полагаю, — Лермонтова черед:
— Люблю отчизну я! И вас, мундиры голубые!
26/6/2006
Кому тепло
Вот они окончили школу, трогательные дети, без рабской прививки, счастливцы мобильной связи, умельцы компьютерных игр.
В ночь на субботу оросили отходами восторга берега озер и рек, два дня приходили в себя — пришли — в понедельник очнулись в мире озабоченных якобы взрослых. Где каждый каждому никто.
Демографическая проблема РФ состоит не только в том, что многие не доживут до старости. Это полпроблемы. (Да и черт бы с ней: не такова в РФ старость, чтобы стоило до нее доживать. Уверяю вас: не рай в гамаке.)
Другая половина скучней и безнадежней: молодость в РФ чересчур коротка.
Лица слишком скоро перестают светиться, глаза — вникать. Умственные соблазны приедаются необыкновенно рано.
В общем, пройдитесь по улице или на эскалаторе прокатитесь вниз-вверх. Не заметите ли на лицах некую, что называется, печать. Как бы след вмешательства карикатуриста.
Давно ли было человеку 17, и все на свете казались ему ничего не понимающими дураками, — а вот уже всем обликом дает понять, что понял самое главное: что нечего было и понимать. И отстаньте.
Это еще в позапрошлом веке Дмитрий Писарев заметил — про два разряда якобы взрослых: про карликов и вечных детей. Российский пестрый фараон: эту жизнь — направо, эту — налево. И все карты биты.
Писарев намекал, что банкомет — не простой шулер, а иллюзионист: вместо карт мечет фантики от конфет. Юность кончается взаправду, а настоящая жизнь не начинается никогда. Промежуток между юностью и старостью — суетливый сон. В котором только умей вертеться. Поскольку какая барыня ни будь, а все равно ничто человеческое ей не чуждо. И проч.
Дескать, так всегда и непременно бывает в странах, где очень долго нет свободы. Все жители сплошь — пожилые несовершеннолетние.
Прошло полтора века — добавился опыт Большой Лжи пополам с Большим Террором — и тысячелетие алкоголизма отпраздновано. Плюс казарма, не зная сна, год за годом отбивает молодое мясо, рвет нейронные цепочки в мозговом веществе.
И вот на лицах — демографическая печать. И, между прочим, не видно на горизонте никакого Писарева. И вообще производство идей, похоже, прекратилось.
Вся надежда — на новых умных. Но как долго продержатся они против новых, все новых глупых?
Которые нарочно ведь организовали окружающую реальность как клокотанье чепухи.
Типа — меняем, значит, местами генпрокурора с министром юстиции. Это у нас будет большая политика — чье брюхо из какого кресла глядит. Золотыми погонами на голубом.
А вот — гастроли в провинции: саммит-сусаммит. Главный американец, главная немка и так далее прибудут в захолустную резиденцию главного советского. На предмет — сколько-то раз пообедать-поужинать, подписать заготовленные бумаги, выдать в телекамеры по улыбке: мол, Раша — действительно тудэй, Раша — дружественная наша. Какая культура, какая нефть — ну и права человека, безусловно, когда-нибудь приложатся. Как только кому-нибудь понадобятся.
Зауряд-спектакль. Не "Гамлет". Скорее — "Свои люди — сочтемся". В каком-нибудь Париже состоялся бы, никому не помешав. Но губерния пошла писать.