"...Вообще говоря, всеми за последнее время овладело удивительное равнодушие, которого прежде в России не знали. Эта бесчувственность развилась незадолго до войны и за ее время усилилась. Ничего подобного радикализму Герцена, спорам Толстого с жизнью и Гаршинским "Четырем дням" уже нельзя было встретить. Не имея сил победить свою нравственную вялость, тысячи мыслящих и образованных людей молча сносили, как изо дня в день извращали их собственные чувства и мнения именем народа, ничего этого не подозревающего и к этому непричастного, и все сваливали на него и все им оправдывали".
Вот умер на днях Георгий Владимов - один из последних мастеров классической русской прозы, автор трех превосходных книг и одной - бессмертной. (Сколько надо поколений, чтобы "Верный Руслан" попал в хрестоматию?)
Александр Галич, которому, хоть и странно это представить, могло бы исполниться в этом октябре 85, погиб при неясных обстоятельствах более четверти века назад. В его голосе хохотала от боли ампутированная совесть страны.
Мы же отливаем (или тешем из гранита?) статую тов. Андропову, отнявшему у них родину.
Тов. же Семичастный сделался одноименным г-ном - и хоть бы хны.
3/11/2003
Предсказанный гений
Пятьдесят лет прошло с того дня, как умер в Париже Иван Бунин, русский гений.
Мы, бывает, посмеиваемся, не без горечи, над знаменитой размашистой фразой: что в сочинениях Пушкина, дескать, выразился русский человек "в конечном его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет". Посмеиваемся: не угадал Николай Васильевич, восторженность подвела. Вот уже почти что на исходе предсказанный срок, а попал бы Гоголь на минутку в современность, взглянул бы на потомков одним глазком - не разбирая дороги, кинулся бы в себе в Донской, затаиться навеки под черным камнем.
А на самом-то деле он как раз угадал. То есть ошибся намного, но в другую сторону. Предсказанный им человек, сделав для нас все, что мог, умер 8 ноября в городе Париже, обзавелся собственным черным камнем на Сент-Женевьев-де Буа.
Единственно Бунину было дано - или предназначено - передать русскими буквами то состояние, ради которого, наверное, только и стоит быть человеком: когда понимаешь реальность всеми чувствами сразу, причем все они до предела обострены, работая сверхстремительно и согласно.
И это нестерпимое наслаждение - осознавать подлинность сущего, вбирая в себя его прелесть и глубину. Как если бы жизнь была мучительный рай без единой помарки, прозрачная насквозь, насквозь пронзая...
Да что я бормочу. Как будто сами не знаете. Раскрываем Собрание сочинений на любой странице - клянусь, раскрываю наугад! - и вот, пожалуйста. Хоть и нелепо переписывать такое в газету, но перепишу, чтобы напомнить это состояние абсолютной полноты, когда в любой частности - вся жизнь. Все равно чья. Когда читаете - ваша.
"От холода, от ледяной сырости воздуха большие руки его посинели, губы стали лиловыми, смертельно-бледное лицо с провалившимися щеками приняло фиолетовый оттенок. Он лежал на спине, положив нога на ногу, а руки под голову, дико уставившись в черную соломенную крышу, с которой падали крупные ржавые капли. Потом скулы его стискивались, брови начинали прыгать. Он порывисто вскакивал, вытаскивал из кармана штанов уже сто раз прочитанное, испачканное и измятое письмо, полученное вчера поздно вечером... и опять, в сто первый раз, жадно пожирал его:
"Дорогой Митя, не поминайте лихом, забудьте, забудьте все, что было! Я дурная, я гадкая, испорченная, я недостойна вас, но я безумно люблю искусство! Я решилась, жребий брошен, я уезжаю - вы знаете с кем...""
Припомнили? Ведь никакого такого особенного словесного мастерства, и сюжет - не новость, и психология - дело прошлое...
А сила вся в том, что вы разом попадаете в особенное пространство, сплошь из резких, отчетливо говорящих подробностей. Каждая - в фокусе, от каждой - укол смысла. И если у вас хватит воли оторваться от текста и оглядеть помещение - вы поразитесь: насколько все вокруг бледней, тусклей.
Этим вот многоочитым бунинским зрением Россия увидела себя всю, в первый раз и в последний.