– Я слышал, что должность вашего заместителя пустует, мистер Найтгест.
Мужчина сдержанно кивнул, видимо, не узнав даже мой голос. Впрочем, неудивительно – он стал хриплым после новогодней беготни.
– Думаю, что в таком случае я подхожу вам как никто другой, – вздёрнув подбородок, улыбнулся.
– С чего вы взяли? – снимая с себя очки и потирая веки, поинтересовался мой мужчина.
– Только один взгляд на меня, и вы поймёте, почему.
Гилберт тихо вздохнул и поднял взгляд. Я запомнил каждое мгновение этого вечера. Я видел, как испуганно сузились его зрачки, а затем расширились, едва не затмив радужку. Рот его приоткрылся. Я слышал, как прекратилось дыхание моего мужчины. Судорожно сглотнув, он приподнялся из кресла:
– Артемис?
– Я похож на кого-то другого? – насмешливо вскинул бровь я.
Впрочем, да. После снегопада мои волосы стояли торчком, уши были напрочь запирсингованы, воротник-стойка придавал моему виду не то выпендрёжничества, не то аристократичности. А может и того, и другого. Я, впрочем, был совсем не против. Возможно, и в самом деле не был похож на самого себя.
– Боги… Арти, – Гилберт растерял остаток слов, а потому, отложив трость на стол и поднявшись из кресла, я сам обошёл стол и обнял своего мужчину, уткнувшись носом ему в плечо.
Как же я скучал по этому ощущению. По запаху его одеколона, по запаху его волос, по ощущению этого крепкого тела в своих объятиях. Как я скучал по своему Гилберту. Отойдя от первого шока, он стиснул меня в объятиях и принялся оцеловывать моё лицо, не пропуская ни единого миллиметра. Его губы, чуть шершавые, приятно ласкали мою кожу, руки беспорядочно оглаживали то спину, то плечи, то вдруг зарывались в мои уже короткие волосы. Я не мог дышать, да и ему дыхание давалось с трудом. Мы словно обезумели вдвоём и сразу, прижимаясь друг к другу, впиваясь поцелуями, стискивая в объятиях. Эти страстные мгновения не давали нам сгореть в бешеном пламени, но позволяли согреться после года холода и боли. Гилберт бормотал что-то неразборчивое, нежное, подбираясь к моим губам, а я готов был взвыть от счастья и разреветься, подобно маленькому ребёнку. Впрочем, я почти не знаю людей, которые плачут от счастья.
– Поехали домой, Арти, прошу? – шепнул Гилберт, а затем впился долгожданным поцелуем в мои губы.
Это было волшебно – иначе я и не могу сказать. Я кусал его губы всласть, затем вылизывая их, он не переставал посасывать мои губы, врываясь языком в мой рот, а руки наши жили сами по себе, оглаживая тела. Он впервые так спешно собирался домой, а я впервые подгонял его. Мы поехали ко мне, где в первую очередь приняли вместе ванную – то, чем мы не занимались больше даже, чем год. Гилберт касался моего тела, ласкал, заставлял мелко дрожать от удовольствия, что казалось мне теперь таким острым, таким невероятно безумным! И я отдавался этому безумию с удовольствием, как отдавался когда-то рукам любовника. После ванной мы легко поужинали и, хряпнув по бокалу вина, добрались до спальни. Пока его руки стаскивали с меня рубашку, не забывая изредка касаться кожи кончиками пальцев в особенно чувствительных местах, губы его ласкали мои плечи, то и дело оставляя неяркие засосы. Я же не особенно нежничал, стаскивая с него рубашку, а затем принимаясь за ремень его брюк. К собственному ужасу я осознал, что стесняюсь откровенных взглядов Гилберта – вот до чего доводит год в одиночестве!
Мы повалились на кровать, стискивая друг друга в объятиях, прижимаясь друг к другу кожа к коже, так, что воздуху не было места. Его пальцы стискивали мои бёдра, ягодицы, то и дело задевая кольцо ануса. Эти прикосновения пробуждали во мне самые откровенные желания, заставляя тереться о руку любовника, оставляя на его спине царапины, едва не синяки. Без особых прелюдий он завалил меня на спину, начиная дразнить, то слегка надавливая собственным членом на колечко мышц, то лишь слегка потираясь, словно заставляя меня молить о том, чтобы он, наконец, трахнул меня. Но мне не пришлось унижаться – он не выдержал первым и проник в меня несколькими резкими движениями. По телу моему прошлась дрожь удовольствия, затем меня скрутило судорогой боли. Я не сдерживался, позволяя себе стонать и вскрикивать от удовольствия, впиваясь поцелуями в нежную кожу, подаваясь бёдрами ему навстречу, желая насадиться на него посильнее. Мой мужчина то и дело награждал меня увесистыми шлепками по заднице, заставляя изгибаться под ним, сильнее льнуть к нему, умолять не останавливаться. Он вдалбливался в меня с таким остервенением, словно прожил без секса весь этот год, словно только меня и мог хотеть.
Когда же он выходил из меня, чтобы сменить позу, я не мог сдержать разочарованного стона – без жаркого чувства болезненной наполненности внутри мне становилось совсем уж хреново. К середине третьего захода, не знаю, откуда у него взялось дыхание, он принялся кусать мою шею, ругая меня, вопрошая о том, как я умудрился, сожалея о том, что не смог ничего сделать. Я даже смог узнать, что в этот год он перетрахал столько парней, сколько не трахал за всю свою жизнь, чтобы заменить меня, но никто не мог разжечь в нём столько чувств, сколько я.
Решив облегчить своему возлюбленному судьбу, я слез с него и опрокинул на спину, оседлав его бёдра. Так он мог сэкономить кучу энергии. Медленно насадившись на его плоть и чуть поёрзав, чтобы ощутить, как он касается простаты, я довольно улыбнулся и принялся мять его соски, выкручивая, поглаживая, затем принимаясь вылизывать их и посасывать, срывая с его чувственных губ стоны.
Мы трахались всю ночь, неистово, словно что-то пытались выбить друг из друга. Скорее – ту пустоту, что поселилась в нас, ту боль, что мы чувствовали, тот ужас, что мы пережили друг без друга. Мы трахались яростно, бешено, кусаясь, оставляя на телах друг друга царапины, засосы. Бешено и абсолютно без всяких тормозов, забывая о соседях за стеной, наслаждаясь друг другом и утопая в нашем безумии, одном на двоих.
***
Утром, когда я проснулся, Гилберт уже не спал. Он лежал, закинув одну руку за голову, а другой обняв меня за плечи. Я уложил голову ему на грудь, обвив стан моего любовника руками:
– Доброе утро.
Мой мужчина довольно улыбнулся и коснулся губами виска, заставляя меня от нежности прикрыть глаза. После всего того, что происходило вечером и ночью, такая нежность была особенно прекрасна. Надломленная, бережная и невероятно-бесценная. Не сопливая нежность, с которой девочки и мальчики рисуют на стёклах сердечки и «ай лавьюшечки», а та подлинная нежность, от которой сердце замирает, от которой слезятся глаза, а из груди выбивает дух. И мой брутальный, настоящий, сильный мужчина дарил мне именно такую нежность. Впрочем, для тех, кто этого не понимает, я могу объяснить и понятнее – как если бы муж вдруг подарил жене норковую шубу. Мне же такие прелести не нужны. Я существо более требовательное, мне нужен Аленький Цветочек среди вшивых роз и нарциссов – нежность, любовь, страсть. Страсть, которая сжигает, но порождает что-то новое, что-то вроде нежности и любви.
Как страсть и нежность, как пустота и наполненность, мы не можем друг без друга и всегда возвращаемся. Возможно, моему мужчине этого никогда не понять, но, что бы ни случалось, я всегда вернусь к нему. В каком бы состоянии ни был – разбитом, убитом, пустом. Как возвращается отражённый где-то луч света.
В то утро мы просто лежали в кровати, молчали и обнимали друг друга, я слышал, как размеренно бьётся сердце моего короля, мой взгляд скользил по его благородному лицу, а он смотрел в ответ, словно читал меня всего, словно открывал и смотрел изнутри.
И так каждый раз, вскрывая друг другу грудную клетку, оставляя раны, как на сердце и на душе, мы виделись вновь и вновь.