«Вытеснение?» — спросил он себя.
Возможно. И в клиническую картину в общем-то, вполне укладывается. Не всем же психовать и просыпаться среди ночи в холодном поту от привидевшихся давних уже ужасов?
И все же это объяснение его не устроило. Не вытанцовывалось забвение, и все тут. Ведь даже теперь, когда он держал в руках живые свидетельства той бойни, в которой — вопреки всему — все-таки уцелел, ничто не шелохнулось в душе и не заставило сердце сжаться в болезненном спазме. Напротив, как выяснилось, война — во всяком случае, в эмоциональном плане — оказалась для него вполне нейтральной темой. Да и фактология ее, что уж совсем удивительно, за прошедшие годы превратилась в сухой перечень дат и географических названий, притом как бы напечатанный на старой изношенной машинке. Через вытертую ленту. На плохой газетной бумаге. Прочесть можно, если, разумеется, очень постараться, но никакого ясного впечатления прочитанное не оставляет. А вот Варя Петровская, напротив, стояла перед глазами, как живая, и не как-нибудь, а именно так, как запомнил в один из летних вечеров на волжском берегу. Высокая, загорелая, в обтягивающем стройную фигуру черном закрытом купальнике… Воспоминание было настолько ярким, что Вадима неожиданно охватило вполне понятное для еще не старого, да и выпившего к тому же мужчины желание. Но в том-то и дело, что — по ощущениям — желание это было не сегодняшнее, принадлежащее пятидесятилетнему Реутову, а то самое, сумасшедшее, которое не давало ему покоя ни днем, ни ночью тогда, тридцать лет назад.
«Вот ты и попался, — сказал он себе не без злорадства, залпом допивая остатки коньяка в стакане. — Трахнул бы тогда девушку и не маялся бы сейчас дурью».
Старинные настенные часы в корпусе из красного дерева, купленные им как-то «по случаю» на блошином рынке на Боровой, пробили половину седьмого, и Вадим наконец очнулся от своих то ли мыслей, то ли грез и нехотя поплелся в ванную. Время поджимало, и следовало привести себя в порядок. Во всяком случае, в некое подобие порядка.
Наскоро ополоснув лицо холодной водой и бросив быстрый взгляд в зеркало над раковиной, Вадим пришел к выводу, что напрягаться не стоит. Василий и обычная их компания «купят» его и таким. Он только причесался, да, пройдя в спальню, сменил рубашку. Постояв с минуту перед дверью на лестницу, Реутов решил, что пьян он в меру и рулить сможет — лишь бы какой-нибудь городовой не прицепился, но это навряд ли — и, набросив в соответствии с этим своим решением старую кожаную куртку (погода заметно испортилась), не торопясь вышел из дома и залез в припаркованную прямо около парадного машину. Ехать было не далеко. По Кузнецовской улице до Московской перспективы, затем по ней, но тоже «рукой подать», свернуть на Благодатную, а там уже совсем ничего до Свейской. В хорошую погоду и под настроение вполне можно было и пешком за полчаса дойти, особенно если срезать дорогу и пойти через парк Победы.
— О! — сказал Василий, открывая дверь. — Профессор! Ты опоздал на десять минут.
— И варвары разрушили Рим, — усмехнулся в ответ Реутов.
— И Рим, и Саркел, — хмыкнул Василий, пропуская его в просторную прихожую. — И Москву проклятые пожгли. Проходи, будем плакать.