— Ну, здорово, гер-рой! Жив еще? — с ухмылкой сказал Бобренев, оглядывая Веденеева с головы до ног. — Хотя что, под крылом медицины загорать — лафа. Вот и эту муру, — кивнул он на хвою, — для вас по заказу врачихи доставляю. Экстракт какой-то варит из нее, говорит, от цинги. Полакомился, небось?.. Но по тебе не скажешь, видок — вот-вот ноги протянешь.
— А тебе, я вижу, без кубарей в петлицах только на руку — и думать, и в фургоне париться да канифоль вдыхать не надо — таскай себе елки-палки на свежем воздухе. Ишь как пышешь от такой житухи.
Но Бобренева колкость старшины, казалось, не смутила. Только глаза его сузились и губы поджались в тонкую линию. С прежней бравадой он проговорил:
— Физический труд всегда облагораживал, даже из обезьяны человека сделал. А зуб точить не ты на меня должен, а, наоборот, я на тебя. Но нет во мне зла, — опять с улыбочкой развел Бобренев руками. Неожиданно предложил: — Хочешь хлеба? Ведь, правда, отощал ты на лекарствах.
Он достал из телогрейки сверток, развернул тряпицу и протянул Николаю кусок чернухи, от вида которого у того помутилось сознание. Веденееву очень захотелось взять хлеб, у него даже рука потянулась вперед с раскрытой ладонью. В последний миг его словно током пронзило, он отступил от Бобренева на шаг. «Откуда, откуда у него столько хлеба? Где он его взял?! — лихорадочно застучало в голове Николая. — Мы же только по ломтику его получаем, да еще сухарь в придачу. А тут — такой кусман!»
От Бобренева не ускользнуло изумление старшины, он поспешно завернул хлеб и спрятал его за пазухой, суетливо сказав при этом:
— Знал, что ты не возьмешь. Го-ордый. И я, хорош гусь, чужим добром чуть не распорядился — на отделение ведь порцию получил. А все потому, что на нервах твоих захотелось поиграть, курва. В печенках ты у меня сидишь! — уже с нескрываемой злобой выкрикнул, брызгая слюной, Бобренев.
— Врезал бы я тебе, но руки марать не хочется, — усмехнулся Веденеев. Открытая ненависть к нему Бобренева подействовала почему-то успокаивающе. Он обошел Бобренева, брезгливо бросив ему через плечо на прощанье: — Да и слабаков я не бью. А ты каким был червяком, таким и остался…
В штабе сержант с повязкой решительно остановил Веденеева:
— К кому вы, товарищ старшина? Предъявите документы.
Красноармейская книжка Николая осталась в медпункте, а строгого дежурного он видел впервые.
— Придется вас задержать до выяснения личности. — Дежурный вызвал по телефону первого помощника начштаба лейтенанта Юрьева (тот выполнял обязанности военного дознавателя), представившись:
— Докладывает сержант Добреньков!
«Вот и влип, оправдывайся теперь сколько угодно, а факт налицо: дал деру. Попробуй доказать, что из благих побуждений!» — вконец расстроился Веденеев и начал уговаривать сержанта пропустить его к воентехнику Осинину или хотя бы сообщить о нем по телефону. Откуда же ему было знать, что Осинин в это время находился у комбата, отчитываясь вместе с ним перед полковником Соловьевым и представителями радиозавода — уполномоченными Военного совета фронта, направленными в батальон для проверки работы «Редутов»!..
— У вас теперь семь спецустановок. Семь! — гремел бас начальника службы ВНОС. — А вы толком не знаете, как их правильно поставить, чтобы радиоволнами окольцевать блокадное кольцо. Неужели до вас еще не дошло, что визуальное наблюдение и оповещение в данном положении бессильно?! Подсчитано: от передовых позиций в районе Лигово до центра города фашистам лету меньше двух минут, а от Невской Дубровки, до которой дальше всего, — пять с половиной минут. Разве можно предупредить их налеты за такое мизерное время обычными средствами? Только создав с помощью «Редутов» сплошное радиополе за линией фронта, мы сможем своевременно встречать огнем всех калибров самолеты люфтваффе на подступах к Ленинграду! Вот какая катавасия, товарищи, получается, — озабоченно закончил полковник Соловьев.
— От токсовского «Редута» надо плясать. Он стационарный, его быстро не перебросишь, — подал голос Осинин. — Я уже прикинул, как могут в этом случае распространяться диаграммы направленности антенн, чтобы перекрывать «мертвые зоны» установок.
— Вот как! Что ж, давай показывай, чему в академии учили, — оживился Соловьев.
Инженер батальона разложил карту, на которой карандашами были расчерчены овальные лепестки, пересекающиеся друг с другом и образующие своеобразный цветок.