«Ну случилась ошибка — с кем не бывает! Ведь умный человек сказал: «Не ошибается тот, кто ничего не делает», — рассуждал я, благодушно настраиваясь. — Ничего, Пал Палыч еще узнает, на что Калташкин способен. А то ишь, в пехоту, говорит… Рожденный летать — будет летать!.. А Светлана славная. Скорей бы неделя кончилась. Назначу свидание и признаюсь ей в своих чувствах!»
Тут я увидел Игната Кравченко. Он уже зачехлил самолет и скосил глаза в мою сторону, протирая ветошью свои чумазые руки. Что-то кольнуло у меня под ложечкой. Все же надо было сказать после посадки Игнату не те слова, надо было не пыжиться, а объясниться по-человечески…
Все последующие дни я летал на спарке. Пал Палыч решил сам «прокатать» меня. После первых полетов вылезал из самолета хмурым, на мой вопрос: «Разрешите получить замечания?» — бросал коротко:
— Внимательность вырабатывайте, Калташкин! Об остальном потолкуем на разборе.
Я тоскливо глядел, как вонзаются в небо на моей машине товарищи: умел Пал Палыч использовать самолетный парк на всю катушку. И на совесть отрабатывал внимательность на площадке для занятий «пеший — по-летному».
Видя мое усердие, Пал Палыч теплел. В четверг он объявил:
— Завтра, Калташкин, полетите самостоятельно.
Наконец-то!..
Утро выдалось сумрачное. Солнце закрыла лиловая туча. Громыхало. Как всегда, первым взлетел Пал Палыч. Мы с надеждой ожидали возвращения разведчика: а вдруг гроза пройдет стороной — тогда полеты начнутся в срок.
Вернулся из полета Сливов, ничего утешительного не сказал. Придется ждать, пока туча соизволит проплыть мимо. А может, ветер изменит направление?
Вот он засвистел, понес пыль по рыже-зеленому полю, через которое уложена бетонка. В поклоне изогнулись березки. Потемнело. Лишь только вбежали в палатку, как заколотили по ней крупные капли.
…Наверное, никогда я не торопился так к самолету, никогда не подгоняло меня такое сильное желание поскорее взлететь. Бетонка и травяной ковер вокруг нее, умытые дождем, искрились на солнце тысячами бисеринок. Небо, пока еще бледное, источало какую-то особенную нежность и доброту.
Дышалось легко, воздух пьянил озоном. Это вызывало во мне острую жажду действия, борьбы. Тем более что после переживаний, «провозных» Пал Палыча, шутливых подначек друзей, обогнавших меня по программе, я наконец-то опять шел в полет самостоятельно!..
И тут, на тебе, доклад Игната Кравченко, буквально вышибший меня из седла:
— Самолет к полету не готов!
— Что-о?! — Моему изумлению не было предела. Оно сразу же сменилось злостью и нетерпением: — Какого же лешего чешетесь, товарищ лейтенант! Разве мало времени на подготовку было?..
— Только что обнаружили, — перебил меня Кравченко. — Вот смотрите…
Я никак не мог понять, не хотел верить, что едва заметный волосок на лопатке турбины не что иное, как трещинка. Но откуда ей взяться? Ну понимаю, камешек там какой в сопло засосет, песчинку крупную — и то можно почувствовать. Не говоря уже о том, если птица: тут так тряхнет — движок размолотит запросто. Но накануне на самолете летали вовсю, все было в норме, никаких отклонений!
«Может, это и не трещина, — с надеждой подумал я, — а просто световой обман? Ведь просматривается только с одного положения. Будь они неладны, разыгравшиеся после грозы лучи. Ишь как струятся от светила! Конечно, наверняка обман зрения! — убеждал я себя. — Но как убедить в этом техника?! Игната на мякине не проведешь. И достаточно ему сейчас доложить на командный пункт инженера — машину тут же с полетов снимут до выяснения. А значит, сидеть тебе тогда, Калташкин, на травке, загорать, пока другие будут занимать места в первой шеренге пилотов…»
— Ну и глазастый же ты, Игнат, — издалека дружески начал я разговор с Кравченко, отбросив начисто официальное «вы» в надежде, что только так можно договориться с техником.
— Не мне, а Жницкину надо баллы начислять за безопасность полетов, — кивнул Кравченко в сторону механика. — Он углядел, можно сказать, в самый последний момент.
— Вот оно как! — искренне удивился я и смерил взглядом стоящего в сторонке белобрысого тихоню-ефрейтора.
Он понял, что речь зашла о нем, и явно смутился.
«Как девица красная, а все туда же — сует нос, куда не следовало бы», — с неприязнью подумал я о нем, чертыхнувшись с досады.
Меня поджимало время, вот-вот могли объявить: «Запуск!», и тогда уж что-то обязательно надо докладывать. Я сказал Игнату прямо, без обиняков: