Вскоре я пожалел, что одел только штаны, из туалета, пристроенного сбоку, сильно тянуло холодной сыростью, но, по крайней мере, не воняло.
Кое–какие детали уже благополучно затерлись, но я прокручивал то, что запомнил, раз за разом выуживая мелочи.
Скрипнула дверь, свет выхватил помятую физиономию в темно–синей маске. Хатаке поморщился и молча встал у стенки, сложив руки на груди.
Покосившись на Какаши, я захлопнул блокнот, понадеявшись, что он быстро сделает свои дела и свалит. Скрестив ноги, Собакин постоял еще минуту, а потом присмотрелся к двери в кабинет задумчивости и, прошипев что–то гневное, зашел.
В тот момент очень хотелось покрутить пальцем у виска. Я ждал Какаши, а тот — не пойми кого. Стоял и терпел. Язык спросить отвалился бы?
В общем, из ванной пришлось уйти, потому что Какаши начал активно портить воздух.
— Товарищ, Серепередрыщеннко, — беззвучно кривлялся я, выключив фонарик, — может вам кабинет снаружи шваброй подпереть? Так сказать, дополнительная мера предосторожности, а то вдруг вашей канонадой ее вынесет к чертям!
Пришлось одеваться и топать на улицу, кухню уже успела занять Цунами и я бы там просто мешался. К тому же мне нужно было собрать мысли в кучу, а чужое присутствие меня бы отвлекало.
Покрутившись, я нашел себе местечко за домом, около какого–то деревянного короба, закрытого на поржавевший замок.
Страницы приходилось придерживать рукой из–за ветра, но зато я мог сидеть уже без фонарика, небо медленно, но верно светлело.
Когда ветер стих, я смог свесить ноги не боясь их замочить в грязной воде. Мало ли в какую сторону течение относит все брошенное в «унитаз».
— Сила воли у Ируки наверняка была больше, чем у меня, простого студента–раздолбая, ~ качал я ногой, стараясь не касаться волн. ~ Да и какими–то техниками для контроля своего разума он, похоже, обладал. Скорее всего, проблема Умино была в том, что он слишком долго жил под разными масками, надоевшими ему до зубного скрежета, а потом на это наложилось предательство друга, вот у него и «протекла крыша».
— «Маски»… — покусывая губу, уставился в небо, — Минимум одну я назвать могу, даже две: Друг–наставник джинчурики и бойфренд для ученицы–шпионки Орочимару. Хотя, если еще вспомнить образ добренького и заботливого учителя для всех остальных, и это при том, что детей он терпеть не мог и работу свою ненавидел…
Покрутив эту мысль, я поймал себя на том, что грызу карандаш.
— Да, это объясняет многое, ~ записал на всякий случай и сплюнул опилки.
Внезапный приступ тревоги заставил заозираться, но ничего что могло бы ее вызвать я не заметил. Посидев, прислушиваясь секунды 2–3 и почувствовав, что беспокойство «уходит», я снова принялся писать.
— Ирука! — громко крича, побежал прямо по земле голыми пятками Наруто. — Ирука!
— Босой, в одной пижаме… — покачал я головой и громко сказал, — Я здесь, — хоть мальчишка меня уже и сам заметил.
Узумаки встал на одну ногу, вторую, запачканную в грязи подняв, как цапля на болоте.
— Доброе утро! — счастливо щурясь, заявил он.
Видимо когда бегал, потерял контроль и вляпался.
— Доброе, — перехватил мальчишку поперек живота и понес в дом подмышкой. — Хоть бы обулся. Цунами с нами, грязнулями, скоро без рук останется. Что скажешь в свое оправдание, поросенок, — весело спросил я.
— Я думал ты опять ушел, — грустно выдохнул мальчик. — Мог бы записку оставить!
Хихикнув, я ответил:
— А в ней написать, что во двор вышел? Если бы я куда–то далеко собрался, я бы предупредил тебя в первую очередь. Давай мойся и к столу, Цунами–сан уже тарелки расставляет.
За завтраком Хатаке сидел в сторонке, снова отгородившись от нас невидимой стеной и из–за нее он небрежно сообщил, что будет приглядывать за пленным, а с бумагами и трофеями должен буду разбираться я.
Хорошо. Как говорится — баба с воза — и кобыле легче, да и сытые волки отстанут.
Позавтракав, мы вчетвером пошли к офису. По дороге нам часто встречались гуляющие и празднующие люди. Несколько мужиков вкопались на середине улицы и один второму вместо приветствия выдал: Гато помер! Слышал?
— Слышал! — радостно скалясь, ответил второй и потряс здоровой початой бутылкой с чем–то мутно–белым, как самогон.