Учитель ждал, соизволит ли его ученик впустить его, старика, в комнату. Увы, почему-то многие педагоги считают, что со взрослым юношей не полагается поступать по-взрослому, всерьез. И учитель, получив от Бобика разрешение войти в комнату, приступал к увещевательной беседе. Ученик слушал. А на следующий день место Бобика за школьной партой всё-таки пустовало.
Беда была еще в том, что классный руководитель мало знал своего ученика, да и не мог знать его лучше. Бобик пришел из другой школы, где тоже учился недолго. Ни узнать его, ни повлиять на него школа Просто не успевала. Как только начинали выражать недовольство его поведением, вызывать в комитет комсомола, Бобику переставала нравиться школа и он переводился в другую. Кто-то это устраивал.
Ни в одно из своих посещений учитель не заставал дома отца. А мать явно не имела никакого влияния на сына.
— Что же ты, Бобик, в школу не ходишь? — робко включалась она в разговор.
— Что-то не хочется учиться, — отвечал сын.
— Так, может, тебе работать хочется?
— Нет, чего-то и работать не хочется…
У юноши всё же оказалось доброе сердце. Увидев, что старый учитель огорчен, он стал его успокаивать:
— Пойду я в школу, пойду. Что я, дурак? Зачем мне оставаться без аттестата зрелости? Приду. Дадите мне немного дополнительных уроков, — сказал он, снисходя к учителю, — ребята помогут, — сказал он, снисходя к товарищам, — на тройки вытяну. Ну, поленился немного, — сказал он, с ласковым снисхождением уже к самому себе, — но ведь ненадолго. Жить надо легко!
Это было сказано даже с некоторой поучительностью, будто кто-то мудрый объяснял учителю, что не надо ему ходить к ученикам, поднимаясь по крутым лестницам, печалиться об их судьбе. Всё образуется… Жить надо легко!
Учитель видел перед собой открытое, даже красивое юное лицо. Такие юноши, вероятно, с первого взгляда кажутся умными и значительными. А за душой, увы, ничего, кроме этой формулы — жить надо легко!
Тогда учитель стал добиваться встречи с отцом, с Борисом Павловичем. Найти его оказалось не просто. Когда бы учитель ни позвонил отцу на службу (тот работал в строительной организации заместителем начальника), на звонок отвечали:
— Бориса Павловича нет, он на объекте…
Мы постараемся рассказать о Борисе Павловиче, на некоторое время оставив его сына.
Просто выступить против злодея. Тут всё ясно. Некоторые читатели так привыкли с легкой писательской руки к предельной ясности в обрисовке героев, что ищут в любом литературном произведении — безразлично, большой или малой формы — только две краски: белую и черную. Так, чтобы сразу можно было разобраться, где положительный герой, а где герой отрицательный, с кого брать пример, а с кем бороться. Но мы рассказываем о самой жизни, а жизнь нам преподносит всякие неожиданности, изумляет многообразием промежуточных явлений, в которых, нам кажется, следует разобраться.
Старый учитель слышал о Борисе Павловиче много хорошего. Но застать его в учреждении действительно было трудно. Он не любил отсиживать свои служебные часы.
— Елена Ивановна, — говорил Борис Павлович секретарше, наклонясь к ней ласково и доверительно, — если меня спросят, скажите, что я на объекте. Хорошо?
И он исчезал на три-четыре часа. За это время он непременно успеет побывать на одной из своих строек. Пробудет там только десять — пятнадцать минут. Пошумит. Пошутит. Даст указания. Не будет настаивать, если с его указаниями не согласятся. И уйдет. А по дороге, так сказать, задерживается. В этом нет ничего особенного. Ну, остановился с кем-нибудь поговорить. Зашел выпить чашку кофе. Ведь живой же человек!
Но вместе с тем Борис Павлович умеет показать себя поборником строгой служебной дисциплины. Он возвращается в свое учреждение, как правило, за час до конца рабочего дня и уходит точно в положенное время.
Нельзя сказать, чтобы Бориса Павловича не критиковали за бездеятельность, за то, что его трудно найти на месте. Но, странное дело, его очень трудно критиковать. И именно потому, что он очень легко переносит критику. Не зажимает. Не опровергает. Не мстит за нее. А именно с отменной легкостью переносит.
— Ну чего вы, батенька, сердитесь, — ласково говорит он критикующему. — Критикуйте, но зачем же с таким ожесточением? С кем не бывает? Я ведь понимаю, что вы о деле беспокоитесь, что это у вас не проявление личных чувств. И правильно. И очень похвально. Вот вы говорите, что у нас прорывной участок, дела запущены. Хорошо. Я сам возьмусь за это дело. Спасибо, что сказали. Зашились, вот сами и разошьем!