Юрий продолжал красть и, конечно, снова попался, — это неизбежно. Приводы накопились. И состоялся суд. Был вынесен строгий приговор — шесть лет заключения. Но с оговоркой: приговор считать условным. Оставить на свободе. Возможно, что это и правильно. Надо было дать возможность Юрию исправиться. Он так молод!
В исправление можно было бы поверить, однако, только в том случае, если бы родилось моральное переживание, появился бы стыд за грязную жизнь, пробудилась совесть.
Нужно сказать и об этом: всё складывалось, вернее, всё делалось так, чтобы не возбудить угрызения совести, а успокоить. Защитник рисует трогательный образ заблудшего юноши. Школа в характеристике подчеркивает хорошие стороны характера. Конечно, стыдят! Конечно, осуждают! И всё же разливают аромат чуткого внимания. Всё делается для того, чтобы Юрий вышел из зала суда после условного приговора с мыслью: опять сошло!
Странной представляется позиция органов, охраняющих порядок, законность и оставляющих безнаказанным преступление, совершённое юношей, уличенным в первый раз, во второй раз, то есть тогда, когда воздействовать на него сравнительно легко.
Еще более странной представляется позиция школы. Она после суда охраняет юношу от моральных переживаний, которые могли бы стать для него спасительными, освобождает его от ответственности перед ученическим коллективом, столь грязно им обманутым.
В силу какой-то странной педагогической линии молодой, сильный, горячий, честный комсомольский коллектив учащихся-старшеклассников должен был пройти мимо случившегося. Почему-то педагоги не призвали коллектив учащихся открыто, не в личных разговорах, а на собрании высказать свое отношение к преступлению Юрия. Невозможно в большей мере извратить идею бережного отношения к человеку!
Юрию не дали почувствовать в полную силу возмущение, гнев товарищей. Не позволили сразу же после возвращения Юрия в школу возникнуть живому, горячему комсомольскому разговору о моральных принципах, о долге молодежи, о честности. Прошли сторонкой!
Конечно, когда приходится писать о дурном поведении некоторых подростков, юношей, испытываешь чувство горечи.
Но как это выгодно для плохого, когда о нем умалчивают из ложной стеснительности, из трусливых побуждений создать или сохранить видимость полного благополучия.
А. С. Макаренко, которого мы во многих случаях не устанем повторять, высказался прямо:
«Сентиментальная, нежная расслабленность, стремление насладиться хорошим поступком, прослезиться от хорошего поступка, не думая, к чему такая сентиментальность приведет, — это самый большой цинизм в практической жизни».
Вспомним заласкивающее, развращающее воспитание в тех семьях, где ребенок сперва кумир, а затем наказание божье.
Нет никаких сомнений, что семья, если она односторонне воспитывает ребенка, действительно сама виновата во многих бедах. Но во многом мы помогли бы такой слабой семье, если бы в школе, в общественном воспитании ребенок, подросток, юноша встречали то, чего им порой так не хватает в воспитании семейном. Не только любовь, но и требовательность. Не только ласку, но и строгость.
Отвлечемся на время от случая с Юрием.
Бесконфликтная педагогика не всегда ведь проявляется так прямо и резко.
…В детскую комнату при отделении милиции привели мальчика лет одиннадцати. Он был взволнован и испуган. Ведь в первый раз! Должно быть, его душа ушла в самые пятки. Всё-таки милиция. И, право, это было полезное волнение, полезный испуг. Так и надо! Ведь милиция — это не кино, не кукольный театр, не каток. Это страж порядка! Сюда не приводят для поощрения. Милиционер не школьный учитель и не пионервожатый. Смешно, нелепо было бы поручить милиции устраивать культпоходы для детей, хотя, вероятно, кое-кто умилился бы при этом.
Маленький сорванец сделал только первый шаг по пути всяческих нарушений, но шаг серьезный, — он украл у матери пять рублей (новыми деньгами), прокатился на трамвайной подножке и был задержан, когда пытался разменять эти деньги в кассе кинотеатра.
В детской комнате при отделении милиции мальчика встретила милая женщина. Она ласково его пожурила, погладила по головке и стала успокаивать, когда он захныкал.
— Мишенька, почитай книжечку, сейчас придет твоя мама… Ты устал, вот диванчик — полежи…
Успокоила!
В следующий раз Мишенька сюда придет без всякого волнения и без всякой боязни. К этой милой тете почему же не пойти?