Екатерина Григорьевна за всё свое выступление ни разу не произнесла таких слов, как любовь, требование, уважение. Она рассказывала о своих отношениях с сыном, и только. Она не произносила и слова «коллектив». Но каждый, кто ее слушал, подумал о ней и детях: вот это — семья!
В самом деле, как много значит в жизни ребенка живой, не надоедливый, а сочувственный и искренний интерес к его делам. Как много теряют родители, которые не заглядывают никогда в тетради ребенка, в его дневник, а если и заглядывают, то не потому, что им это интересно и важно, а для контроля только, для проверки. У Екатерины Григорьевны был живой интерес к занятиям сына. Как бы она ни была занята, она раз в неделю встречалась с учительницей. И она умела по-настоящему, от души порадоваться успехам мальчика, — как хорошо, что он ответил на вопросы! «А ты всё понял? — спрашивала она сына. — Ну вот расскажи и мне…»
Мать звук голоса ловит, нет-нет да и в глаза посмотрит, она радуется так непосредственно и славно, что мальчик счастлив доставить ей эту радость. Интерес матери к школе поддерживал и интерес к ней ребенка.
Какое большое значение имели минуты общего чаепития (разве во всех семьях понимают значение сближающего разговора за столом?)! То мальчик что-нибудь расскажет о школе, о товарищах, и мать переспрашивает, огорчается вместе с ним, радуется вместе с ним, высказывает свои соображения, если с ним не согласна. Она не кричит на него, когда он рассказывает о драке с товарищами, а интересуется: из-за чего же возникла драка? И всегда сумеет так повернуть разговор, что мальчику становится ясно: драки могло и не быть. Иногда мать рассказывает о заводе, и мальчик слушает, — ему интересно.
Как много значит, как много дает это живое общение матери с сыном, как протягивается всё больше и больше нитей от одного сердца к другому, от одного ума, испытанного жизнью, к другому, еще только развивающемуся!
А ведь времени для общения надо совсем немного. Поговорят минут двадцать за столом, и всё. Ведь дел сколько — и уроки, и уборка, и прогулка, и многое, многое другое! Заинтересовался мальчик кружком «Умелые руки», и мать знает об этом, и мать сочувствует. В старших классах стал ходить в музеи, интересоваться искусством, сперва живописью, затем музыкой, и мать рада. Она поддерживала эти интересы. Конечно, и интерес к живописи, и интерес к музыке шли от школы, от товарищей, но ведь многое зависело от нее, от этой простой душевной женщины, от той атмосферы, которая царила в семье.
Вот так она и рассказывала, ничего не приукрашивая, просто об атмосфере, об отношениях в своей семье.
И многие родители задумывались о своей собственной семье: такая ли у них атмосфера, так ли полны взаимного интереса и взаимного уважения их отношения с детьми? Не бывало ли так, что сын начинал им рассказывать о своих школьных делах, а им это было неинтересно и они говорили: «Отстань!..» Или: «Иди, играй!..» Да, да, так и было: то некогда в дневник посмотреть, то неинтересно выслушать рассказ мальчика о школе, а затем понемногу, но неотвратимо мать и дети становились чужими…
Как будто ничего особенного не было в рассказе матери. Пригласил ее сын в воскресенье в музей, и она пошла вместе с ним. Пошел сын в школу на воскресник, ямы копать для ограды вокруг школы, и она вместе с ним. Взяла лопату и пошла… Это не было жертвой с ее стороны. Ей это было нужно. Она всегда была матерью, а это значит, что она и требовала, и любила, и уважала, и интересовалась, и сочувствовала, и огорчалась по-настоящему, и радовалась. Она была матерью! Жизнь ее детей не отнимала у нее собственной жизни, а входила в ее жизнь, была неотделима!
— Вот и всё, что я хотела сказать, — закончила свое выступление Екатерина Григорьевна, — вот и всё. Контролировала я и помогала детям в занятиях не больше чем до третьего класса, а затем уже и не нужно было: они уже привыкли, они уже знали. Затем я только интересовалась…
И снова вспомнился Макаренко, который писал, что мать должна жить полнокровной личной жизнью для того, чтобы быть настоящей матерью, вызывающей любовь, восхищение у детей, желание подражать ей.
Мать Сережи и была такой матерью, которая хорошо работала на производстве, была там профорганизатором, любила свой цех и своих товарищей и вносила в свою семью живую, бодрую струю хлопотливой и радостной деятельности и интереса к окружающему миру.
В такой атмосфере, которой было чуждо всё мелочное, — в атмосфере деятельности и радости не могли расти плохие дети. Не могли расти плохие дети в семье, где мать заботилась о них и вызывала их ответную заботу, незаметно, но настойчиво приучала их отвечать на любовь любовью, на дело делом, на уважение уважением, на веселое и доброе слово веселым и добрым словом.