— Наслаждайся, пока можешь, — произносит Кристоффер и вытирает пот со лба, он растапливает масло в кастрюле и примешивает к нему муку. — Та-дам, и вот ты уже сидишь с мужем и детьми и мечтаешь о своей прошлой жизни.
— А ты мечтаешь о своей прошлой жизни?
— Может, чуточку, — отвечает Кристоффер и смеется.
— Передам Марте.
— Нет, не надо, — говорит Кристоффер и смеется громче. — Уф-ф, нет. Она расстроится. Но вот эти знакомства по интернету, — продолжает он, качая головой. — Думаю, я бы не смог. Судя по всему, это очень утомительно.
Я не отвечаю, легко ему говорить, а что бы он сделал, будь он на моем месте, и он отрывает взгляд от кастрюли и смотрит на меня.
— Но, может, мне легко рассуждать, — произносит он и хлопает меня по плечу.
— Слушай, все нормально, — отвечаю я и спешу рассмеяться.
Я режу фенхель и морковку. «Кристоффер хороший, — думаю я. — Он хороший парень». Когда я ставлю овощи и картофельные лодочки в духовку, из ванной раздаются грохот и рев Олеи. Она прибегает на кухню и бросается в объятия Кристоффера. Следом за ней приходит Марта с раскрасневшимися щеками.
— Она ударила меня дверью по голове! — кричит Олея.
— Я сидела на унитазе, а она распахнула дверь, — говорит Марта. — Я просто хотела закрыть дверь, Олея, ты ведь понимаешь.
— Разве нельзя быть чуточку осторожнее? — громко и зло отвечает Кристоффер. — Черт возьми!
Он держит Олею на руках, как будто она совсем маленькая. Олея уткнулась лицом ему в плечо и рыдает преувеличенно громко, а он гладит ее по спине. Слушать этот плач стыдно и немного приятно, Марта закатывает глаза и потом смотрит на меня, но я не отвечаю ей тем же. Я беру нож и мою его под краном, чтобы чем-нибудь занять себя, сердце мое колотится.
— Дурочка, — говорит Олея и машет рукой в сторону Марты.
Марта открывает рот и закрывает, гладит себя по едва заметному животу.
— Олея, — произносит Кристоффер, — прекращай. Мы так не говорим.
— Я ведь нечаянно, — оправдывается Марта. — Ну, Олея.
— Не могла бы ты извиниться? — спрашивает Кристоффер, и я не сразу понимаю, к кому из них он обращается.
Олея мотает головой.
— А если Марта тоже извинится? — не сдается Кристоффер.
Марта смотрит на него:
— Но ведь это был несчастный случай.
— Да, но… — Кристоффер показывает на спину Олеи.
Я кладу нож, подхожу к Олее и глажу ее по спине.
— Хочешь пойти со мной в сад, Олея? — спрашиваю я. — И мы с тобой что-нибудь придумаем.
Я ощущаю маленькую вспышку радости, когда Олея кивает, выскальзывает из объятий Кристоффера, берет меня за руку, именно меня, по ее тонкой шее заметно, что она недовольна и обижена, она до сих пор отказывается взглянуть на Марту. На лице Кристоффера написана благодарность. Я закрываю за нами дверь на террасу и слышу, что после небольшого затишья их голоса становятся громче.
МЫ С ОЛЕЕЙ СИДИМ в домике для игр, за право пребывания в котором мы с Мартой в детстве сражались. Мы старались выставить друг друга за дверь и жаловались маме. Сейчас домик тоже выкрашен в белый, а раньше был красным, внутри стоят две маленькие лавки, посередине между ними находятся старый матрас из пенорезины и ящик с блестящей одеждой, повсюду разбросаны книги и игрушки. К стенам кнопками прикреплены рисунки. Я хранила здесь коробку с найденными сокровищами: пустые панцири улиток, пропахшие солью и старыми водорослями; красивые гладкие камушки, к которым приятно прикасаться щекой; портрет принцессы Дианы, вырезанный из журнала «Йемме» или «Ношк Укеблад»; красивые блестящие и мягкие салфетки — мне кажется, я до сих пор помню фиолетово-розовый орнамент на одной из них. Пару лет назад Марта обнаружила эту коробку, и я написала в сообщении, чтобы она ее выкинула.
— Здесь можно спать, — говорю я. — Я однажды здесь ночевала.
— Ты? — спрашивает Олея. — Почему?
— Я тоже приезжала сюда, когда была маленькой.
Я усаживаюсь на лавку, а Олея приземляется попой на матрас и принимается расчесывать радужную гриву старой розовой лошадки из «Моего маленького пони», их тут несколько. Я помню, когда мне их подарили, они пахли новым мягким пластиком, а их гривы всех цветов радуги были блестящими и гладкими. Сейчас нейлоновые волосы поредели, пластик облупился и выцвел. Всех пони давно надо было выбросить, пластик наверняка уже ядовит. У одного не хватает ноги, судя по всему, ее отгрызла мышь.
— Эта дача принадлежит нам с Мартой, ты ведь знаешь, — говорю я.
— Правда? — отвечает Олея и продолжает чесать.
Неужели она думала, что я просто обычный гость? Я сижу и смотрю на нее: розовый свитер, светлые волосы. У Олеи ровные темные брови, она не похожа ни на кого из нас, даже на Кристоффера, он утверждает, она пошла в родню со стороны матери.
— Когда ты вырастешь, станешь красавицей, — говорю я.
Олея бросает на меня взгляд, а потом снова сосредоточивается на пони.
— Сколько тебе лет? — спрашиваю я.
— Шесть, — отвечает Олея.
— Рада, что скоро пойдешь в школу?
— Да. А сколько тебе лет? — произносит она после небольшой паузы.
— Сорок.
— Ой. Это много.
— Рада, что скоро станешь старшей сестрой?
Она смотрит на меня твердым взглядом, но не отвечает и продолжает причесывать пони.
— Не страшно, если ты не радуешься, — говорю я.
Олея протягивает мне двух лошадок и начинает рассказывать: у каждой есть кличка, а одна из них любит летать. Мне скучно, хочется почитать какой-нибудь журнал и выпить пива. Здесь пахнет землей. Проходит немало времени, прежде чем Кристоффер стучит в открытую дверь кукольного домика и говорит, что пора ложиться спать.
— Может, почитаешь ей, пока она ужинает, — произносит он.
— Конечно, — отвечаю я. — Мы почитаем, правда же, Олея?
— Ты так подружилась с тетей Идой, Олея, — замечает Кристоффер.
Олея молчит, я вижу, что она думает о чем-то другом, но горжусь собой: я понимаю детей и знаю, как с ними обращаться.
Я читаю разными голосами за Карстена и Петру, а Олея сидит у меня на коленях в пижаме и ест бутерброд со старой тарелки с лютиками. Марта читает журнал в гамаке, и до меня внезапно доносится ее фырканье.
— Что такое? — спрашиваю я.
— Чувствуется, не привыкла ты к этому, — говорит она.
— К чему?
— Ты перевоплощаешься, когда читаешь. «Львенок и Госпожа Крольчиха тоже идут с ними», — произносит она, подражая моей интонации и утрируя ее.
Мои щеки раскраснелись, я прерываю чтение.
— Не надо из-за этого останавливаться, — говорит Марта.
Она лежит и лениво поглаживает свой живот. Я смотрю на нее, и мне хочется сказать что-нибудь гадкое, но я просто улыбаюсь: она не сможет меня задеть. Я продолжаю читать с нормальной интонацией и слежу за ней до тех самых пор, пока Марта не уходит в дом. Все равно Олея через несколько страниц перестает следить за происходящим, ее тело тяжелеет, она все плотнее прижимается ко мне, и по моему телу проходит добрая теплая волна спокойствия от того, что ко мне прижимается Олея. Мне непривычно, что кто-то находится настолько близко, а ее маленькое тельце плотно прижимается к моему, от ее головы и мягкого животика исходит тепло, и я стискиваю ее в объятиях.
— Ой, — говорит она.
— Прости, — отвечаю я, но Олея не выбирается из моих объятий, я откладываю книгу в сторону и укачиваю ее, напевая песенку, а солнце в это время перемещается, и мы оказываемся в тени. Другая сторона фьорда по-прежнему освещена; мама всегда говорит, что лучше бы дача располагалась там.