Выбрать главу

Зловонная, чавкающая под ногами жижа доходила местами до колен. Они отчетливо слышали начавшуюся за их спинами стрельбу, разрывы гранат, затем отголоски боя стали стихать, удаляться. Они находились в пути уже третий час, когда до слуха старшины донесся далекий, приглушенный толщей камыша собачий лай. Он по инерции сделал еще пару шагов за проводником, протянул руку, коснулся его плеча.

— Стой.

Партизан остановился, вопросительно глянул на старшину. Его лицо было мертвенно бледным, под глазами лежали огромные синие тени, щеки глубоко ввалились. Он тяжело дышал, острый кадык на тонкой шее судорожно дергался.

— Слышишь? — тихо спросил пластун. — Собаки!

У проводника не было сил ответить, и он лишь кивнул.

— А может, уйдем? — еле ворочая губами, с придыханием и свистом спросил он, переведя дыхание.

— Нет, не уйдем, — резко и четко ответил пластун. — Повстречаться с ними все равно придется, и дальше уже кто–то один пойдет. Они или мы — вот какое дело!

Старшина еще раз взглянул на проводника и отвел глаза в сторону. «Какой из него помощник…»

— Останешься здесь, — приказал он партизану. — А я встречу немцев на тропе. Если пройдут мимо меня — вступай в бой ты. А до этого сам никуда не суйся. Уразумел?

— Понятно.

— Ну и добре. А сейчас позволь…

Старшина протянул руку к поясу проводника, вытащил две немецкие гранаты на деревянных ручках, сунул их себе за голенища сапог. Но когда хотел взять у партизана и третью, последнюю, тот перехватил его руку.

— Не дам. Это… на всякий случай.

Но пластун отобрал и ее.

— Не пори чепухи. Выпустить из себя дух — великого ума не надобно. Ты лучше в бою дерись до последнего и свались от чужой пули — больше проку будет. — Он наклонился, заглянул проводнику в глаза. — Помни, что первым погоню встречаю я. А потому сиди здесь, покуда не вернусь я или не полезут немцы. Бувай…

Взяв автомат на изготовку, старшина двинулся вдоль тропы, по которой они прошли от берега, навстречу преследователям. Возле одного из поворотов узкой тропинки он остановился, огляделся по сторонам, прислушался. Конечно, место для засады не ахти какое, но времени искать лучшего уже нет — лай почти рядом. Пластун достал из кармана обрывок лески, быстро привязал его поперек тропы между двумя крепкими камышинами. Вытянув голову, проверил, хорошо ли заметна леска со стороны, откуда приближалась погоня. Не надеясь на внимание увлеченных преследованием «охотников», он для страховки бросил рядом с леской еще и свою пилотку. Теперь, кажется, все. Отойдя от тропы на два десятка шагов, он присел в камышах за высокой большой кочкой, опустил на нее автомат, положил четыре гранаты.

Немцев было человек пятнадцать. Впереди проводник, еле сдерживающий на поводке рвущуюся вперед овчарку. За ним в затылок двигались двое с ручными пулеметами, а уж потом, гуськом, автоматчики. Возле брошенной на тропе пилотки проводник остановился, сдержал собаку и укоротил поводок. Присев на корточки, он подозвал к себе фельдфебеля, шедшего первым за пулеметчиками. И пока на требовательный крик фельдфебеля к нему пробирался немец с миноискателем в руках, старшина с удовлетворением наблюдал, как растянутая до этого цепочка преследователей сжималась теснее, сбиваясь в одну компактную группу возле брошенной им пилотки и натянутой поперек тропы лески. Теперь все «охотники» оказались у пластуна на виду, и всякие неожиданности с их стороны в предстоящем бою были сведены к минимуму.

Не спуская глаз с видневшихся сквозь камыши немцев, старшина медленно протянул руку к гранатам, осторожно взял одну из них, подкинул на ладони. «Що, швабы, явились по душу кубанского казака Степана Вовка? Що, «охотнички» — добровольцы, думаете, отхватите за его голову кресты на грудь да отпуска к своим фрау? Считайте, вам повезло. Сейчас получите от кубанского казака и кресты и отпуска. Ну, кто первый?»

Тщательно рассчитывая траекторию полета гранат, чтобы они рвались в воздухе на уровне голов фашистов, Вовк одну за другой метнул все четыре гранаты. Две первые он направил по одной в голову и хвост немецкой группы, вторую пару швырнул в самую ее середину. И тотчас упал за кочкой в болотную жижу, прикрыв голову со стороны тропы поднятым над водой автоматом. Четыре взрыва грянули почти одновременно, и в тот же миг до старшины донесся свист осколков. Положив автомат на кочку, он неторопливо достал из–за пояса еще четыре гранаты, аккуратно разложил их возле ППШ. Степан не спешил и не суетился, все его движения были расчетливы, ни одно не было лишним. Приподняв голову над кочкой, стал ждать дальнейшего развития событий.

Дымную пелену прорезал крик раненого, за ним вопль другого. Перекрывая их, раздалась громкая и властная команда, заставив пластуна опять плюхнуться грудью в грязь, укрыть голову за кочку. И вовремя. С тропы ударили два пулемета, тут же застрочило несколько автоматов, во все стороны, срезая камыш, понеслись пули.

После двух–трех минут беспорядочной стрельбы огонь стих, и пластун весь превратился во внимание. Он слышал чавкающие по грязи шаги уцелевших врагов, до него доносились протяжные стоны раненых, отрывистые, злые команды. И тогда старшина метнул на звук чужого командирского голоса первую пару гранат, затем — оставшиеся. Теперь он бросал их так, чтобы гранаты рвались в болоте, доставая в воде и выковыривая из–за кочек спрятавшихся от невидимого противника немцев.

После этой серии разрывов на тропе какое–то время стояла мертвая тишина, с нее не прозвучало ни одного выстрела. То ли гранаты пластуна сделали свое дело, то ли оставшиеся в живых «охотники», изменив тактику, решили не демаскировать себя звуками.

Что ж, посмотрим, у кого нервы крепче… Разложив перед собой три последние гранаты, старшина спокойно ждал. И вот на тропе снова раздалось хлюпанье воды под сапогами, в просветах камыша мелькнули две согнутые фигуры, бегущие обратно, к берегу. И тогда тишину болота опять разорвали три гранатных взрыва, и снова, замерев за кочкой, сидел весь превратившийся в слух пластун. Но с тропы больше не доносилось ни звука, и он, словно подброшенный пружиной, резко поднялся над болотом, до боли вдавив в плечо приклад автомата.

С высоты своего роста пластун видел тропу как на ладони. Собственно, тропы как таковой больше не существовало: гранатные взрывы разметали все вокруг, среди развороченных болотных кочек и вывернутых корневищ камыша валялись трупы. Некоторые из них были уже наполовину поглощены трясиной, и над поверхностью воды вздувались их пятнистые маскхалаты.

Старшина недобро усмехнулся. «Що, швабы, получили от кубанского казака все, за чем явились? Всех оделил сполна и деревянными крестами и бессрочными отпусками? А может, кто–то из вас еще жив и только прикинулся мертвяком, чтобы улучить удобный момент, всадить пластуну в спину очередь или достать его гранатой, когда он двинется обратно? Но нет, подобному не бывать, не на такого напали. Ваших хитрых штучек я уже насмотрелся вдоволь…»

Он согнулся чуть ли не пополам, постарался охватить взглядом как можно большее пространство, на котором были разбросаны трупы «охотников». Изготовился к стрельбе и сделал первый короткий, осторожный шаг от тропы. Но никто из немцев не шевелился, и он уже смелее попятился в направлении, где оставил партизана…

Возле проводника пластун остановился, устало опустился на кочку, положил на колени автомат. Намочив в воде ладони, протер ими лицо, виски, шею. И только после этого глянул на Студента.

— Отдыхай, музыкант. А через два часа держи курс прямо на родник.

4

Студент, остановившись в гуще невысоких елочек, протянул вперед руку.

— Вон береза со сломанной верхушкой, а за ней одинокий дуб. В ста метрах от него будет обрыв, отделяющий болото от лесного торфяника. И за этим обрывом — родник. Прямо в кустах, среди травы. Его даже из местных мало кто знает.

— Добро.

Подойдя к краю ельника, старшина стал внимательно осматривать окрестность. Со стороны казалось, что его прищуренные глаза пронизывают лесную темноту насквозь, уши вбирают все шорохи, а от его широко раздутых ноздрей не ускользнет ни один подозрительный запах. Вернувшись к проводнику, пластун бросил ему под ноги свой вещмешок, протянул автомат.